— Не тяни, Марк. Давай выкладывай, что ты надумал.

— Одевайся. Мы идем.

— Далеко?

— Очень.

— Куда же?

— Очень далеко, — повторил Марк. — Совсем в другую жизнь.

Людмила засмеялась:

— В сказку?

— Сказки оставим для детей. «Жил-был старик, жилабыла старуха...» На чертей нам это нужно? Мы с тобой не скоро состаримся... Да одевайся же поживее, не на похороны собираемся! Где твой паспорт?

— Все ясно, — сказала Людмила. — Наверное, мне надо было бы сейчас выразить сперва чувство «неподдельного» изумления, потом для эффекта растеряться и уже в самом конце спектакля повиснуть у тебя на шее и воскликнуть горячим шепотом: «Ах, Марк!.. Все это так неожиданно!..» Но...

— Но ты не станешь этого делать потому, — сказал Марк, — что все значительно проще. Да?

— Нет. Я не стану этого делать потому, что все значительно серьезнее. Зачем же притворяться? Разве то, что ты собираешься делать, для меня неожиданность? Все это время для других я была «такой» девушкой, но для себя я была сама собой. Когда мой внутренний голос спрашивал у меня: «Кто ты теперь есть, Людмила?», я всегда отвечала: «Я — жена Марка...»

Он подумал: «Сколько я ни проживу, я никогда этого не забуду. Никогда абуду, как ты поверила в меня!»

Марк взял ее руки и поцеловал. Сначала одну, потом другую. И отошел к окну. Постоял, потом тыльной стороной ладони провел по лбу. «Спокойнее, старик. Разве ты не знаешь свою Людмилу? Знаешь. И все-таки каждый раз открываешь в ней что-нибудь такое, чего еще не ведал. Узнаешь ли ее когда-нибудь до конца? Пожалуй, нет. И это хорошо... «Кто ты теперь есть, Людмила?» — «Я — жена Марка...»

5

Это было воскресенье. Они взяли такси и поехали за Стеной.

— Самый надежный свидетель, — сказал Марк Людмиле. — Если кто-нибудь из нас сплутует, Степа изречет: «Чтоб тебя сожрали волки! Ты — Вынукан!» И это будет самый жестокий приговор.

— Ты не станешь его обжаловать? — засмеялась Людмила.

— Я не собираюсь плутовать, — ответил Марк. — Надеюсь, что и другая сторона...

— Молчи! — Людмила приложила ладонь к его гу бам. — Молчи, Марк. Обойдемся без этих плоских шуточек.

Степа встретил их не то чтобы холодно, но не выказал и особой радости. Приехали в гости? Ну что ж, заходите. В тундре гость, даже если он и не ахти какой друг, — почетный человек. А Степа Ваненга живет по обычаям тундры. Самовара у Степы, правда, нету, но есть коньяк — «городская цивилизация», как говорит вахтер старик Спиридоныч.

— Выпьем?

— Выпьем, — сказал Марк. И прошипел в Степино ухо: — Ты хоть бы улыбнулся гостье, темнота!

Степа посмотрел на Людмилу, без улыбки сказал:

— Хи-хи. — И, почувствовав, что этого недостаточно, добавил: — Ха-ха.

Людмила поклонилась.

— Благодарю вас. — И Марку: — Переведи, что говорит сын тундры. Я не сильна в ненецком.

Марк сказал:

— Он говорит, что рад тебя видеть. И что восхищается твоим белым платьем. И еще просит тебя быть в этой келье хозяйкой, он хочет, чтобы за ним поухаживали.

— С удовольствием.

Людмила взяла Степу за плечи, подтолкнула его к Марку.

— Посиди, я сама. У тебя что — коньяк? Хорошо. Где стаканы? Боже, свиньи и те не стали бы пить из таких стаканов. Сплошная грязь. А на закуску, конечно, треска в томатном соусе? Великолепно.

Степа растерянно стоял в сторонке, наблюдая, как Людмила ловко накрывает на стол. Черт, а не Людка! Тарахтит, будто сорока. А платье на ней и вправду шибко красивое, и сама она красивая... И не обидчивая. Скорее бы женился на ней Марк Талалин, гляди — Саня Кердыш забывать бы маленько начал. Теперь все равно дело кончено: вон какими глазами Людка на Марка поглядывает. Бог для нее теперь Марк Талалин, вот что!

— Прошу за стол, — через несколько минут сказала Людмила. — Садись, Марк Талалин. А ты, сын тундры, подожди. С такими патлами за стол не садятся. Марк, дай расческу. Не крути головой, Степка... Вот так. Не парень, а загляденье. Можно тебя поцеловать, Степа? Спасибо... Даже дух захватило.

— Черт, а не Людка! — теперь уже вслух проговорил

Степа. — Ты чего меня с толку совсем сбила? Я злой на тебя был, а ты не даешь злому быть. Ты как это делать умеешь? Уй, Людка, Людка!.. Садись, выпьем. Хорошая ты, однако, девушка, черт!

Марк весело рассмеялся. И не только потому, что Степа говорит так смешно. Хорошо у Марка было на душе и оттого, что его друг наконец оттаял и не смотрит теперь на Людмилу волком. Если бы знал Степа, как Марк ему за это благодарен. Сейчас Марк верит, что придет день, когда Саня Кердыш найдет в себе силы сказать: «Марк, жизнь есть жизнь, не все в ней хорошо получается, но бывает же так, что никто ни в чем не виноват...»

И только тогда Марк почувствует, что он по-настоящему счастлив...

Когда выпили, Марк сказал:

— Ты поедешь с нами, Степа. Знаешь, в какое место?

— Куда как трудно узнать! — улыбнулся Степа. — Платье на ней вон какое, глаза вон какие! В загс поедем, что ли?

— Угадал. Потом еще посидим, еще немножко выпьем. А свадьба... — Марк посмотрел на Людмилу, и она прочитала в его глазах немую просьбу. — Свадьба — когда вернется Саня Кердыш...

ГЛАВА XI

1

Илья Беседин был на гребне.

Он не знал, куда его вынесет волна, для него сейчас было самым главным удержаться на этом гребне, об остальном он не заботился.

Все для Беседина складывалось теперь так, словно судьба заранее предначертала ему взлет на высоту, с которой он мог свободно поплевывать на своих недругов. Ведь сейчас он стал человеком вдвое более заметным, чем был в доках во время своего бригадирства.

«В конце концов, что такое бригадир? — думал Беседин. — Почти рядовой сварщик, которому дано право командовать десятком типов, привыкших выезжать на чужом горбу. И хотя бы они умели быть благодарными! Черта с два! Когда он был им нужен — его носили на руках, лебезили сладенько улыбались. А потом...»

Он не мог спокойно вспоминать тот день, когда ему пришлось покинуть доки. Сколько времени прошло, а у него до сих пор такое чувство, будто ему плюнули в самую душу...

Не-ет, братцы, Илья Семеныч вам этого не простит. И не думайте, что он не найдет возможности напомнить вам о себе, не мечтайте об этом...

Честно говоря, вначале Беседин и сам не знал, как он может насолить и Марку, и Смайдову, и другим своим «доброжелателям». Когда рухнула его «идея» перетащить в артель Харитона Езерского, а за ним и еще кое-кого из сварщиков, шансов «напомнить» о себе у него оставалось немного. Он совсем было упал духом.

И вдруг нежданно, как говорят, негаданно счастье вновь улыбнулось Беседину, да не из-за угла, а открыто, с таким сиянием, будто одновременно вспыхнула сотня дуг. Илья даже не сразу и поверил в него, даже растерялся на первых порах, хотя и был избалован удачами...

...Он заваривал шов какого-то катеришки, когда увидал бегущую к нему уборщицу конторы, исполняющую и роль рассыльной. «Аврал где-нибудь, — подумал Илья. — Без Беседина и дня обойтись не могут».

Рассыльная, подбежав к Беседину, остановилась и с минуту не могла перевести дыхание. Илья засмеялся.

— Запалилась, Дашенька?

— Немножко, Илья Семеныч. Потому что они приказали: срочно! Срочно требуют вас. Наверное, какое-нибудь важное дело. Вот я и мчалась так, что даже сердце зашлось...

Рассыльная — все ее называли просто Дашенькой — была миловидной девушкой лет двадцати трех, с ясными приветливыми глазами. Несколько лет назад она перенесла какую-то тяжелую болезнь и была не совсем здорова. Все ее любили, все обращались с ней бережно, и даже Илья, знавший, что Дашенька втайне в него влюблена, не позволял ничего такого, что могло бы ее обидеть. Правда, в последнее время он все чаще стал как-то по-особенному поглядывать на девушку и оказывать ей внимание. «Трудно ведь ей одной, бедолаге, — думал Илья. — Ни тебе ласки, ни тебе удовольствия... Все одна да одна, как я сам... А жизнь идет... Приголубить ее — обрадуется небось. Только не увидел бы кто, а то засмеют. Вот, скажут на кого начальник цеха польстился...»