Пока Сулейман был молод и безрассуден, обе эти перспективы казались ему равно возможными. Все, что рассказывал ему отец, и все, что он прочел об истории армянского вопроса, убеждало его в неизбежности исчезновения Армении. Сначала исчезнет Армения. Затем наступит очередь Грузии. Весь Кавказ будет очищен от неверных. Русские попытаются удержаться на Волге, но татары и башкиры объявят о выходе из России. Чуваши, удмурты, казахи, каракалпаки — им тоже нечего делать в России. Они объединятся и дружно вольются в великую туранскую семью…

Да. Все это рисовалось примерно так в его юношеских мечтах. Жизнь оказалась проще и грубее. Едва рухнул Советский Союз, «Серые волки» ворвались на его развалины. Повсюду возникали разнообразные «фонды», «институты», «центры», которые открыто вербовали сторонников. Миллионы долларов совершенно легально вливались в эти подрывные структуры. Под видом изучения ислама открывались медресе, выпускники которых, конечно, могли произнести несколько сур из Корана, но гораздо увереннее обращались с автоматическим оружием, с запалами и пластитом. Они проходили обкатку в горах Афганистана, хотя во всех документах значилось, что выпускники находятся на пути в Мекку. А потом, когда пробил час, тысячи блестяще подготовленных бойцов отправились сражаться за Ичкерию, первое государство туранской конфедерации.

Вот тут-то все и кончилось. Война в Чечне обещала стать первой ступенью на лестнице, ведущей к мечте. А оказалась тропинкой, ведущей в пропасть.

Те юнцы, кто воевал за Туран, на самом деле отдали свои жизни за очередной миф о всемирном арабском халифате. Туранские инструкторы выпускали отличных бойцов — которые попадали в распоряжение арабских командиров. Молодежи было все равно, под чьими знаменами воевать и кто им будет платить — лишь бы платили. Но старики вроде Сулеймана помнили уроки истории и знали, какой ценой Турция завоевала независимость от арабов. Не было никаких сомнений в том, что союз с ними кончится предательством.

Так и получилось. Политиканы, вскормленные на турецкие деньги, внезапно поменяли свои взгляды. Татарстан, оказывается, не имеет никакого отношения ни к Золотой Орде, ни к тюркам вообще, а является правопреемником волжских булгар. Даже столь верный союзник, как Азербайджан, все чаще и чаще стал напоминать миру о том, что он произошел от древнейшей страны Кавказа, от Албании. А древняя Албания, как известно, занимала территории от Черного до Каспийского моря, так что армяне, грузины, да и турки тоже могли бы вести себя малость скромнее рядом с таким почтенным соседом.

Да, политиканам свойственно становиться предателями. Так что врагами Турана были не только армяне, русские и прочие гяуры…

Вот и Аскер видел врагов Турана повсюду, даже среди своих соратников. Среди бывших соратников.

— Не волнуйся, его никто не станет искать, — сказал Аскер, по-своему истолковав затянувшееся молчание Сулеймана. — Одним турком больше, одним меньше, подумаешь! Знаешь, сколько сейчас турков в Европе? Десять миллионов.

— Когда мы приехали, был всего миллион, — вспомнил Сулейман. — И это нам казалось огромной цифрой. Целый миллион!

— Нельзя сравнивать разные времена. Тот миллион был сильнее этих десяти. Вспомни, какими мы были. Вспомни, какими были те, кто переезжал сюда в те годы. Разве их можно сравнивать с новым поколением? Нынешняя молодежь избалована Европой. Она растет слабой, трусливой, нерешительной. Даже арабы, и те могут постоять за себя, а наши? Наши подсели на демократические таблетки, — саркастически заключил Аскер. — Они одурманены американской пропагандой, и толку от них мы не дождемся. Нет, брат, вся надежда на таких людей, как твой отец. Только они еще могут встряхнуть нацию, напомнить о былом величии. Ты надолго приехал? Будешь мыться? Тогда я включу нагреватель для воды.

Такой неожиданный переход от возвышенных лозунгов к грубой обыденности был типичен для Аскера. Высокие слова могли литься из его уст как бы независимо от того, чем он занимался в данный момент и о чем думал.

— Я могу уехать прямо сейчас, но могу и задержаться, — ответил Сулейман.

— Кого ты еще должен навестить, если не секрет? — полюбопытствовал Аскер.

Сулейман с виноватой улыбкой развел руками — мол, не могу об этом говорить. Его отказ ничуть не огорчил хозяина виллы, даже наоборот, он просветлел лицом и приосанился.

— Значит, проедешь по всем нашим базам? Нет-нет, ты не думай, я никому не скажу. Пусть твой визит будет приятным сюрпризом для ребят. Для кого-то приятным, для кого-то — не очень, да? — Он рассмеялся, хлопнув себя по коленке. — Но пока ты — мой гость! И значит, в моем доме — праздник.

Аскер поднялся, быстро отдавая короткие распоряжения своим телохранителям. Водитель Сулеймана, до сих. пор пивший кофе за отдельным столиком у входа, вопрошающе посмотрел на хозяина. Сулейман кивнул ему, что означало — «мы остаемся, можешь расслабиться».

То, что Аскер принял его за проверяющего, ставило Сулеймана в затруднительное положение. Это был тот самый случай, когда чистую правду воспринимают как откровенную ложь. Если бы Сулейман принялся сейчас разубеждать товарища и говорить, что заехал к нему практически случайно, тот бы, конечно, сделал вид, что верит, но в глубине души затаил бы обиду. Потому что любой проверяющий всегда говорит одно и то же — мол, заглянул, потому что просто проезжал мимо, и так далее, и тому подобное.

Таких проверок они пережили немало, особенно в начале девяностых. А вот в последнее время их практически не было. «Старая гвардия» воспринимала такое положение вещей как выражение особого доверия. Однако на самом деле скорее всего новое руководство партии больше опиралось на тех, кто не был замешан в стародавних противозаконных акциях. А стариков оставили в покое, чтобы те сами додумались, как им дожить свой век без лишних проблем.

Но политика — вещь переменчивая. Сулейман был уверен, что рано или поздно о них снова вспомнят, потому что больше не на кого будет опереться в борьбе. А борьба продолжалась. Она принимала новые формы, как выразился бы отец, но она не закончится никогда…

Его водитель подошел к дивану, где сидел Сулейман, и почтительно наклонился:

— Могу ли я наведаться в машину за сумками?

— Да, брат. Тебе покажут, в каких комнатах мы остановимся.

— В самых лучших! — услышав их негромкие переговоры, крикнул Аскер из дальнего угла зала. — А на ужин сегодня дичь. Я уже послал человека в деревню. Знаешь, я подружился с егерями. Они считают, что я парагваец, и очень удивляются, что я не говорю по-итальянски. Думают, что любой латинос должен понимать их тарабарщину. Я говорю с ними по-немецки, и они хохочут. Вот бараны! Но что касается свежей дичи, то она попадает на мой стол, как только я захочу.

Это не было пустым хвастовством, и ужин действительно был украшен печеными фазанами.

Отяжелевшие от жирной и обильной пищи, они уселись в оранжерее, среди ароматных кустов, и принялись играть в нарды. Негромко мурлыкал телевизор, спутниковая антенна даже здесь, в горах, безупречно ловила музыкальный канал с турецкой музыкой.

— Кроме егерей, с кем ты здесь общаешься? — спросил Сулейман, переставляя шашки. — Есть с кем поиграть? Или только с охраной бьешься? Смотри, они ведь не хотят портить карьеру, не станут у тебя выигрывать. Так и растратишь мастерство.

— Почтальон тут хороший старик, — сказал Аскер. — Я иногда гуляю, спускаюсь к дороге. Заглядываю к нему. Газеты иногда покупаю на испанском, для виду. Так, на пальцах объясняемся. Но хорошего человека сразу видно, и слова тут не нужны. Но в нарды тут не с кем играть, ты прав.

— Значит, у тебя все спокойно?

— Как на кладбище.

Они долго играли, перебрасываясь короткими фразами. Вспоминали старых товарищей. Уточняли, кто куда подался за последнее время. Сулейман не подавал виду, что удивляется, однако он был просто поражен тем, как ловко пристроились вчерашние его подчиненные. Многие из них, казалось, не способны держать в руках ничего, кроме пистолета и ножа. А выросли в преуспевающих бизнесменов. И торговали отнюдь не только с братьями-тюрками…