Мустафу охватило необычайное волнение. Он понял, что Рубикон уже пройден. Он мог отъехать, не дождавшись девочки, ибо одному Аллаху было известно, куда она бежала, но тому, чтобы не открыть сверток, уже не могло быть никаких оправданий.

Он с трудом распустил полуистлевшую бечевку, развернул хрусткую ткань и увидел пожелтевшую картонку и тонкую тетрадку. Страницы, изъеденные временем, были испещрены мелкими непонятными буквами. А картонка оказалась фотографией. Снимок был сделан давно, очень давно, но до сих пор не утратил четкости. Плотный картон сохранил малейшие детали изображения.

На фотографии была запечатлена молодая красивая девушка, робко сидящая на краешке стула, а рядом с ней, положив руку на спинку стула, а другой держа за ствол приставленную к носку сапога винтовку, стоял молодой мужчина с волевым подбородком и дерзким взглядом. Несмотря на то что ни мужчина, ни женщина не были ему знакомы, что-то в лицах их обоих заставило его напрячь память, да так, что он аж зажмурился, но вспомнить ему ничего не удалось. Еще раз пролистав тетрадку и убедившись, что вся она написана на незнакомом ему языке, он снова завернул все это в холст и спрятал сверток в отделение для перчаток. Мустафа решительно тронулся с места и, выехав на трассу, взял курс на аэропорт.

Всю дорогу он непрестанно думал о том, что мог означать тот мимолетный сон. Ведь там, за горами, куда он так стремился, был его дом. Истинный дом. Ощущение было настолько острым, что Мустафа время от времени встряхивался, пытаясь избавиться от наваждения и убедиться, что происходящее не грезится ему. Но нет, вот шоссе со сверкающей цепочкой катафотов по сторонам проезжей части, вот встречные фары, а вот красные огоньки обгоняющих его машин… Он взял билет на Стамбул и скоро уже был в небе, но все это время его не покидало странное предчувствие. Ему казалось, что и несостоявшаяся встреча с сыном, и случайно подслушанная песня, и строки на непонятном языке, и особенно старинная фотография — предвестники событий, грозящих изменить его оставшуюся жизнь.

Он не терял времени в полете и заранее обдумал каждый свой шаг. Приехав в Стамбул, он прямо в аэропорту скопировал текст и, найдя в одном из кафе телефонный справочник, позвонил в бюро переводов. Приехав туда и узнав у специалистов, что записи сделаны на армянском языке, Мустафа сильно помрачнел. Однако нисколько не удивился. Разделив ксерокопию на несколько частей и оставив там же одну из них, разузнав адреса ближайших переводчиков, объехал их, оставляя везде еще по фрагменту. Не зная, о чем текст, он не хотел, чтобы кто-то смог прочесть все целиком.

Не успел он раздать весь текст, как пришло время вновь проехаться по тем же адресам, для того чтобы получить готовые переводы. Расплатившись в последнем бюро и забрав оттуда оставленный текст и его перевод, он вышел на набережную. Ноги сами понесли его к ближайшему кафе. Сев за первый же свободный столик, он заказал себе чашечку кофе и, вытащив из кармана пронумерованные листки с переводами, соединил их воедино. Несмотря на то что ему не терпелось приступить к чтению, он медлил.

Он словно нерешительно остановился на пороге, за которым ждала неизвестность. Еще можно было остановиться, можно было не перешагивать порог. Потрясения прошедшего дня забудутся, как забылось многое, что когда-то потрясало его. Возможно, со временем ему удастся убедить себя, что все это лишь плоды его расстроенного воображения. Может, и не было никакой песни.

Но тетрадка! Кто знает, может быть, то, что в ней написано, способно перевернуть всю его оставшуюся жизнь. В прошлом уже ничего изменить нельзя. Значит, то, что сейчас он узнает, будет равносильно приговору, который обжалованию не подлежит! Потому что приговор этот вынесен безжалостным судьей, имя которому— Время…

Молодой безусый официант, принеся чашечку кофе, скользнул глазами по лежащим на столе бумагам. Перехватив его любопытный взгляд, Мустафа перевернул их и неодобрительно взглянул на парнишку. Тот сконфузился, виновато отвел глаза и, смахнув со скатерти невидимую крошку, с поклоном удалился к бару. Проводив его взглядом, Мустафа глотнул обжигающе горячий напиток и, собравшись с духом, перевернул листки и стал читать.

«Дорогой сыночек…» — было написано там.

«Сыночек!» — громом отозвалось в его душе. Мустафа прикрыл глаза рукой.

Почему он сразу решил, что это обращение адресовано именно ему? Мало ли какие бумажки могли много лет хранить его бабушка с дедушкой?

Но этот всплеск сопротивления в его душе был последним. Мустафа вытер глаза и продолжил читать.

«…родной мой Наапет, если ты нашел это письмо, значит, меня уже нет в живых. Я понимаю, как тебе жилось без папы и мамы, прости нас за это, если сможешь. Но иначе поступить мы не могли.

Моя имя Гоар. Я родилась и выросла в Аджне, в большой и дружной армянской семье. Со мною вместе росли и трое моих старших братьев: Гор, Нубар и Вараздат.

Твой дедушка, Наапет Перчян, разводил лошадей; у нас была большая ферма. Он был очень добрым человеком, и все знали, случись с кем беда, он всегда поможет.

Но началась война, а с ней и гонения на армян. Нас спасало лишь то, что у отца работало много людей, и они способны были защитить наш дом. Других порою спасали соседи. Так прошло несколько мучительных лет. И вдруг перед нами забрезжила надежда. Господь ниспослал просветление на наших правителей; заключив перемирие, они удалили турецких солдат из наших мест. А вскоре, 1 января 1919 года, в город вошли англичане. Разбой и зверства моментально прекратились. Мы смогли вернуться к родным очагам. Затем англичан сменили французы. Во французских войсках было много армян. Одного из них звали Геворг Бедросян. На фотографии, что в тетрадке, это он рядом со мной. Мы полюбили друг друга с первой встречи, с первого взгляда и скоро, с благословения моих родных, сыграли свадьбу. Для меня начались счастливые дни.

Так прошел год. В его канун родился ты. Тебя, моего первенца, назвали в честь деда. Мы с твоим папой часами проводили время у твоей колыбели. Все мечтали о том, когда ты вырастешь и станешь большим. Но вдруг все пошло прахом. Возобновилась война. Погромы вспыхнули с новой силой. Твоего папу в эти дни было не узнать. Его лицо стало черным от горя. С самого утра до поздней ночи он вместе с другими мужчинами обсуждал, куда нам деваться и что делать дальше.

Были такие, которые призывали спрятаться в Сирии. Но уходить было поздно, и такой переход мог бы стоить всем жизни. И тогда было решено обороняться. Всем мужчинам — и молодым, и старым — раздали ружья. Твой дедушка не только отдал им всех своих лошадей, но и сам, вместе с моими братьями и нашими работниками, вступил в ополчение. А твой папа показывал, как строить укрепления и рыть окопы. Но оружия не хватало. Ведь армянам под страхом смерти всегда запрещалось иметь хоть какое-нибудь оружие. Не знаю как, но нашим мужчинам удалось раздобыть старые охотничьи ружья. И все же многие были вооружены тем, что имелось под рукой, — вилами, топорами, ножами.

Французы отказались нам помочь. Узнав об этом, осмелевшие турки двинулись на Аджн. И вот с весны они начали осаждать наш город. В боях прошло все лето. Французы стали покидать наш край. Твой папа не подчинился приказу командиров и остался в осажденном городе, чтобы защищать меня и тебя. Но в августе твоего папу тяжело ранило. Его перенесли на последний корабль, который наутро должен был уйти во Францию. Он был без сознания, и я должна была поехать с ним. Но пока я собиралась с тобой в дорогу, по городу разнесся слух, что турки ночью займут порт, и капитан испугался, он отдал приказ, и корабль тотчас ушел в море. И когда я с тобою на руках прибежала на берег, корабль был уже у горизонта. Так мы остались с тобою одни.

А потом в город вошли турки, и начались ужасные события, о которых не могу писать. В страхе я вместе с другими женщинами спряталась в турецкой деревне, у друга нашей семьи Рауфа-аги. Но сегодня к нам зашел турецкий офицер и, увидев меня, понял, что я армянка. Он захотел забрать меня с собой. Но соседи окружили его и убедили его оставить это на завтра. Я скорее умру, чем позволю ему к себе прикоснуться. Я решила бежать. Но на дорогах очень опасно, и я пропаду, и если возьму тебя с собой, то со мною вместе пропадешь и ты. Добрые соседи убедили оставить тебя на их попечение. Если мне удастся спастись, то, когда все успокоится, я вернусь за тобой. Я верю, что так оно и будет. Я верю, что твой папа жив, что я найду его и мы снова будем вместе. А если нет, ты не бойся. Я буду охранять тебя с небес.