Человек, поднявший трубку на пограничном посту у европейской магистрали № 18, явно был не в духе.

Очень уж часто трезвонил этот проклятый телефон, да и очередь автомашин продолжала расти, никакой возможности справиться с ней.

– Да, – сказал пограничник, – кажется, здесь. Погодите. Прикрыл микрофон ладонью и повернулся к своему товарищу:

– Гюнвальд Ларссон – это не тот верзила в миллионерских шмотках, который торчит там у дерева?

– Он, – ответил товарищ. – По-моему, он.

– Его к телефону. Этот окаянный Гейдт, о котором все говорят. То есть, тьфу, звонит-то не Гейдт.

Гюнвальд Ларссон вошел в помещение и взял трубку. Извлечь что-либо из его слов было трудно, потому что он ограничивался односложными репликами.

– Так.

– Ага.

– Мертв?

– Жаль.

– Кто?

– Скакке?

– А сам он?

– Ну пока.

Он положил трубку, поглядел на постовых в будке и сказал:

– Можете снимать ограждение, больше не понадобится. Пусть проезжают.

– А ты?

– Поеду домой.

– Еще не умаялся?

Гюнвальд Ларссон вдруг осознал, что давно не смыкал глаз.

Он и впрямь умаялся. Уже в Карлстаде сдался и подъехал к городской гостинице.

В Хельсингборге Фредрик Меландер положил трубку и довольно улыбнулся. Потом посмотрел на часы. Лицо Рённа, который сидел рядом и слушал разговор, тоже выражало откровенную радость.

Сочельник они отпразднуют дома.

В пятницу 10 января 1975 года выдался как раз такой вечер, каких хотелось бы побольше. Когда все относительно спокойны и пребывают в ладу с миром и собой. Когда все плотно поели, выпили и знают, что завтра свободный день, если только не стрясется что-нибудь из ряда вон выходящее, непредвиденное и ужасное.

Подразумевая под словом «все» очень маленькую частицу человечества.

Человека четыре.

В этот вечер Мартин Бек и Рея пришли к Леннарту Колльбергу и его жене, и вместе они выполнили названную выше программу, создав тем самым предпосылки к тому, чтобы чувствовать себя так хорошо, как это вообще возможно.

Говорили они не очень много, главным образом потому, что были заняты игрой, которая называется «составление кроссворда» и выглядит весьма просто. У каждого участника по ручке и по листку бумаги, на котором начерчено двадцать пять клеток, и каждый по очереди называет какую-нибудь букву. Эти буквы вписывают в клетки; заглядывать в чужие листки нельзя.

– Икс, – сказал Колльберг в третий раз подряд, и все тяжело вздохнули.

Что-то в этой игре не так, подумал Мартин Бек. Хотя бы то, что Колльберг выиграл четыре раза из пяти. В пятый раз выиграла Рея.

Впрочем, Мартин Бек и Гюн Колльберг привыкли к тому, что им не везет в игре, и не очень переживали.

– Икс, как в слове экс-полицейский, – юмористически пояснил Колльберг.

Как будто все и без того уже не убедились, что нет никакой возможности в третий раз найти применение этой злосчастной букве. После долгого раздумья Мартин Бек оторвал глаза от своих клеток, пожал плечами и сдался.

– Слышь, Леннарт.

– М-м-м?

– Помнишь – десять лет назад?

– Когда мы охотились на Фольке Бенгтссона, сразу после реорганизации? Да-а, есть что вспомнить. А все, что потом было? Нет, лучше не вспоминать.

– Думаешь, все тогда началось? Колльберг поежился. Потом произнес:

– Нет, не тогда. И, к сожалению, не сегодня кончится.

– Игрек, – сказала Рея.

После чего все надолго примолкли.

Настало время подсчитывать очки. Записав цифры, Мартин Бек убедился, что и на этот раз проиграл.

– Но одно совершенно ясно, – заговорил Колльберг. – Была допущена ошибка. Сделать полицию зачинщиком насилия – все равно, что ставить телегу впереди лошади.

– Ха, я выиграла, – сказала Рея.

– Точно, – подтвердил Колльберг.

И продолжал, сжалившись над Мартином Беком:

– Да брось ты себя терзать. Преступность весь западный мир захлестнула в эти последние десять лет. Эту лавину в одиночку не остановишь и не отведешь. Она будет расти и расти. И ты тут не при чем.

– Будто бы?

Все перевернули свои листки и начертили новые клетки. Кончив чертить, Колльберг снова посмотрел на Мартина Бека:

– Твоя беда в том, Мартин, что тебе досталась не та работа. И живешь ты не в те времена. Не в той части мира. И система не та.

– Это все?

– Приблизительно все, – сказал Колльберг. – Ну так, мне начинать. Я говорю икс. Икс, как в слове Маркс.