Мартин Бек посмотрел на него со смешанным чувством зависти, недоверия и уважения, которое исчезло так же быстро, как и появилось.

Десятью минутами позже Ольберг сидел за своим письменным столом и разговаривал по телефону с Гётеборгом. Посреди разговора в кабинет вошел Ларссон, пожал им руки и с любопытством поднял брови. Ольберг положил трубку.

– Несколько пятен крови на матраце и ковре. Всего четырнадцать. Они как раз делают анализ.

Не будь там этих нескольких капель крови, им пришлось бы считать свою версию о каюте А7 опровергнутой. Комиссар не заметил их облегчения. Длина волны, на которой они обменивались мыслями, была для него чужой. Он снова приподнял брови и сказал:

– И это все?

– Есть еще какие-то старые отпечатки пальцев, – ответил Ольберг. – Больше ничего. Там слишком хорошо убирают.

– К нам едет окружной начальник, – сказал Ларссон.

– Добро пожаловать, – хмуро произнес Ольберг.

– Ну да, только этого нам здесь не хватало, – с угрожающим видом сказал Ларссон.

Мартин Бек уехал в 17.20 через Мьёльбю. Поездка заняла у него четыре с половиной часа, и все это время он работал над письмом в Америку. Когда он приехал в Стокгольм, текст уже был готов. Собственно, текстом он был не очень доволен, но подумал, что все равно лучше не придумает. Для экономии времени он взял такси и подъехал к ближайшему полицейскому участку. Попросил предоставить ему свободный кабинет для допросов и там начисто напечатал письмо на пишущей машинке. Перечитывая письмо, он слышал, как где-то рядом ругаются пьяные, а какой-то полицейский говорит им:

– Спокойно, ребята, только спокойно.

Впервые за долгие годы он вспомнил времена, когда служил патрульным и ощутил, какое отвращение у него вызывала регулярная субботняя криминальная хроника.

В четверть одиннадцатого он стоял у главпочтамта на Вазагатан. Крышка ящика для писем металлически звякнула.

Бредя под мелким дождем, он прошел мимо гостиницы «Континенталь» и нового огромного универмага. Спускаясь эскалатором на станцию метро, он снова подумал о Кафке – он подумал о том, сможет ли человек, которого он совсем не знает, действительно понять, что же, собственно, ему нужно.

Мартин Бек устал и заснул уже после второй остановки в полной уверенности, что свою не проспит, потому что выходить ему нужно было на конечной.

Через десять дней рано утром ответ из Америки лежал на столе Мартина Бека. Он увидел письмо сразу, еще не успев закрыть за собой дверь. Вешая плащ на крючок, он увидел в зеркале у двери свое лицо. Оно было бледным и пепельным, с темными кругами под глазами, но уже не от гриппа, а от хронического недосыпания. Мартин Бек нетерпеливо разорвал большой коричневый конверт и вынул оттуда два протокола допросов, напечатанное на машинке письмо и листок бумаги с биографическими данными. Он с любопытством пролистал бумаги, но подавил в себе желание сразу же на них наброситься. Вместо этого он отнес их в секретариат и попросил сразу же перевести и напечатать в трех экземплярах. Выйдя из секретариата, Бек поднялся этажом выше, открыл дверь и оказался у Колльберга и Меландера. Они сидели каждый за своим столом, спиной друг к другу, и работали.

– Вы что, переставили столы?

– Это было единственным решением, чтобы мы могли выдерживать друг друга.

Так же как и Мартин Бек, Колльберг казался бледным, глаза у него были красные. Сфинкс Меландер выглядел как обычно.

Перед Колльбергом лежала желтая копия какого-то заявления. Он несколько секунд поводил по строчкам пальцем и сказал:

– Как заявляет фру Лиза-Лотта Йенсен, возраст шестьдесят один год, датской полиции в Вайле, это была сказочная экскурсия; шведский стол тоже был сказочный, один день и всю ночь шел дождь, пароход немного опоздал, а фру Йенсен немного страдала от морской болезни в ту ночь, когда шел дождь. Они как раз плыли по какому-то большому озеру; это была вторая ночь рейса. Путешествие было просто сказочным, а все пассажиры – бесконечно милыми людьми. Эту милую девушку на фотографии она не помнит. Наверняка не сидела с ней за одним столом, но капитан был исключительно милым, а муж говорит, что еда была великолепная и давали ее столько, что невозможно было все съесть, и они даже не смогли всего перепробовать. Погода была сказочная, конечно, когда не шел дождь. Они даже не подозревали, что Швеция такая красивая страна. О Господи, – прокомментировал Колльберг, – я тоже об этом не подозревал. Бóльшую часть времени они играли в бридж с теми милейшими супругами из Южной Африки, мистером и миссис Хойт из Дурбана. Разве только постели показались им несколько маловаты, а на второй вечер они нашли в одной из постелей огромного волосатого паука и ее мужу пришлось приложить немало усилий, чтобы прогнать его из каюты.

Датчане просто прелесть. Ничего не видели, не слышали, ничего особенного не заметили. В заключение следователь сержант Тофт из Вайле сообщает, что из допроса этой игривой парочки, вероятно, не удастся извлечь ничего, что могло бы пролить хоть какой-нибудь свет на это дело. Его логика просто убийственна.

– Так, момент, момент, – бормотал Меландер.

– Да здравствует наш братский северный народ! – воскликнул Колльберг и потянулся за дыроколом.

Мартин Бек стоял у противоположного края стола и рылся в бумагах. Он что-то чуть слышно бормотал. После десятидневной работы им удалось найти две трети лиц, пребывавших тогда на борту «Дианы». С помощью самых разных способов они связались с сорока из них и в двадцати трех случаях получили протоколы подробных допросов. Однако результат был мизерный. Из всех до сих пор допрошенных свидетелей о Розанне Макгроу никто ничего не помнил, разве что где-то видели ее мельком па пароходе.

Меландер вынул трубку изо рта и сказал:

– Карл-Оке Эриксон, член команды. Его вы уже нашли?

Колльберг заглянул в один из своих блокнотов.

– Кочегар. Нет, не нашли, но кое-что о нем знаем. Три недели назад он обратился в управление морского пароходства в Гётеборге и нанялся на финское грузовое судно.

– Гм, – сказал Меландер. – А ему уже исполнилось двадцать два года?

– Да. А что должно означать это «гм»?

– Его имя мне кое о чем напоминает. Тебе бы тоже следовало его помнить. Но тогда он называл себя немого иначе.

– Если оно тебе о чем-то напоминает, значит, ты наверняка прав, – сдался Колльберг. – У этого чудовища память, как у циркового слона, – обратился он к Мартину Беку. – Впечатление такое, словно сидишь в кабинете вместе с арифмометром.

– Я знаю.

– Который курит самый вонючий табак в мире, – добавил Колльберг.

– Погоди немного, сейчас начну, – заверил его Меландер.

– Не сомневаюсь. Господи, ну и устал же я, – сказал Колльберг.

– Ты мало спишь, – упрекнул его Меландер.

– Это точно.

– Тебе нужно как следует выспаться. Я сплю каждую ночь восемь часов. Засыпаю, как только касаюсь головой подушки.

– И что на это говорит твоя жена?

– Ничего. Она засыпает еще быстрее, иногда мы даже не успеваем выключить свет.

– Счастливчики. О себе этого сказать не могу.

– Почему?

– Не знаю. Просто не могу уснуть.

– И что же ты делаешь?

– Лежу на спине и размышляю о том, что ты за фрукт.

Колльберг углубился в почту. Меландер вытряхнул трубку и уставился в потолок. Мартин Бек знал его и понял, что в данный момент он начал пополнять новыми подробностями свою бесценную картотеку памяти, которая находилась у него в голове и в которой он накапливал все, что видел, читал или слышал в жизни.

Через полчаса после обеда девушка из секретариата принесла готовый перевод.

Мартин Бек снял пиджак, закрыл дверь и принялся за чтение.

Сначала письмо. Кафка писал: