— Я чисто случайно столкнулся с Матссоном на улице. Он жил в Мальмё, в гостинице, и я пригласил его к нам на ужин. Нельзя сказать, чтобы я особенно любил его, но он был здесь один и предложил мне пойти с ним в ресторан, поэтому я подумал, что будет лучше, если он придет к нам. Он приехал на такси и, по-моему, был трезвый. Или почти трезвый. Потом мы ужинали, я поставил на стол и кое-что покрепче, так что мы оба достаточно выпили. После ужина мы слушали пластинки, пили шотландское писки и разговаривали. Он очень быстро опьянел и стал неприятным. У моей жены в гостях тогда была одна подруга, и Аффе ни с того ни с сего сказал ей: «Я бы переспал с тобой, конфетка!».

Бенгт Йёнсон замолчал. Мартин Бек кивнул и сказал:

— Продолжайте.

— Он действительно так сказал. Подруга моей жены смутилась, потому что не привыкла к такому обращению. А жена разозлилась и сказала Аффе, что он грубиян и мерзавец. Он обозвал мою жену шлюхой и вообще вел себя как свинья. Тут уж я пришел в ярость и сказал ему, чтобы он вел себя прилично. Ну, а женщины ушли в соседнюю комнату.

Он снова замолчал, и Колльберг спросил:

— Он всегда был таким неприятным, когда напивался?

— Не знаю. Я до этого никогда не видел его пьяным.

— А что произошло потом? — спросил Мартин Бек.

— Ну, мы сидели и пили виски. Я пил мало, и мне казалось, что я почти трезвый. Но Аффе чем дальше, тем больше пьянел. Он ерзал в кресле, икал и отрыгивал, а потом у него внезапно началась рвота. Мне удалось вытащить его в туалет, потом он немного пришел и себя и выглядел более трезвым. Когда я сказал, что нам придется убрать после него, он ответил мне: «Это что, не может сделать твоя шлюха?». Меня окончательно допекло, и я сказал ему, чтобы он немедленно убирался, что я не хочу, чтобы он оставался у меня в доме хотя бы минуту. Но он только хохотал, продолжал спокойно сидеть, как ни в чем не бывало, и икал. Я сказал, что вызову ему такси, но он заявил, что останется здесь, потому что намерен переспать с моей женой. Тут я ему врезал, но когда он поднялся, то начал говорить всякие гадости о моей жене, и тогда я врезал ему еще раз. Он перекатился через стол и разбил кое-что из посуды. Я пытался выставить его вон, но он отказывался уйти. В конце концов жена позвонила в полицию, потому что было похоже, что иначе мы от него никак не избавимся.

— У него была ранена рука, да? — сказал Колльберг. — Как это произошло?

— Я видел, что у него течет кровь, но думал, что у него там нет ничего серьезного. Кроме того, я так разъярился, что мне на все было наплевать. Он порезал себе руку бокалом, когда падал через стол. Он потом утверждал, что я шел на него с ножом, но это ложь. У меня вообще не было никакого ножа. Ну, а потом меня до утра допрашивали в полиции. Веселенькая вечеринка, доложу я вам.

— После этого вы видели Альфа Матссона? — спросил Колльберг.

— Тьфу, тут и спрашивать нечего. Последний раз я видел его утром в полиции. Он сидел в коридоре, когда вышел из кабинета того лягав… пардон, того полицейского, который меня допрашивал. И у него еще хватило наглости сказать мне: «Послушай, там у тебя дома еще осталось немного выпивки, давай потом поедем к тебе и допьем». Я не ответил ему и с тех пор, слава Богу, не видел его.

Бенгт Йёнсон встал и пошел к мальчугану, который стоял рядом с велосипедом и колотил гаечным ключом по цепи. Он сел на корточки и снова занялся цепью.

— Больше ничего об этом я вам сказать не могу. — Он посмотрел через плечо. — Именно так все и было.

Мартин Бек и Колльберг встали, он кивнул им на прощанье, когда они выходили из палисадника на улицу.

По пути в Мальмё Колльберг сказал:

— Милый человек этот наш Матссон, не так ли? Сдается мне, что человечество не понесет большой потери, если с ним действительно что-то случилось. Одного мне жаль: того, что у тебя испорчен отпуск.

Колльберг жил в гостинице «Санкт-Иёрген» на Густав-Адольфторг, и они, забрав чемодан Мартина Бека из управления полиции, поехали в гостиницу. Там все места были заняты, но Колльберг пустил в ход свое испытанное красноречие и вскоре свободный номер нашелся.

Мартину Беку не хотелось распаковывать вещи. Может, позвонить жене на остров? Он взглянул на часы и решил, что уже слишком поздно. Очевидно, ей не доставило бы большой радости, если бы пришлось дважды плыть на веслах через пролив, для того, чтобы услышать, как он говорит ей, что не знает, когда вернется.

Он разделся и пошел в ванную. Он принимал душ, когда услышал типичный громкий стук Колльберга в дверь. Открывая номер, Мартин Бек забыл ключ снаружи в двери, поэтому через секунду Колльберг ввалился внутрь и начал его звать.

Мартин Бек выключил душ, завернулся в банную простыню и вышел к Колльбергу.

— Мне пришла в голову ужасная мысль, — сказал Колльберг. — Вот уже пять дней, как в этом году открылся сезон раков, а ты еще наверняка не съел ни одного рака. Или, может, у них в Венгрии тоже есть раки?

— Если даже и есть, мне об этом неизвестно, — ответил Мартин Бек. — По крайней мере, я ни одного не видел.

— Оденься. Я уже заказал столик.

В ресторане было много народу, но для них в уголке был зарезервирован столик с соответствующими аксессуарами для поедания раков. V каждого на тарелке лежала бумажная шапочка и бумажная салфетка с отпечатанным красной краской стишком. Они сели, и Мартин Бек хмуро посмотрел на свою шапочку из синей гофрированной бумаги. У нее на козырьке из блестящего картона золотыми буквами было написано слово «Полиция».

Раки были исключительные, поэтому за едой Мартин Бек и Колльберг говорили мало. Когда они все уплели, Колльберг остался голоден, потому что он всегда был голоден, и заказал еще жаркое из вырезки. Они ждали, когда его принесут, и Колльберг сказал:

— Там было четверо мужчин и одна женщина в тот вечер, когда он уехал. Я написал тебе список. Он у меня наверху в номере.

— Отлично, — сказал Мартин Бек. — Это было трудно?

— Да нет. Мне помог Меландер.

— Ты смотри, Меландер. Сколько времени?

— Половина десятого.

Мартин Бек встал и оставил Колльберга наедине с жарким из вырезки.

Меландер, понятно, уже находился в постели, и Мартин Бек терпеливо слушал телефонные гудки, пока на другом конце не раздался знакомый голос.

— Ты уже спал?

— Да, но это неважно. Ты уже дома?

— Нет, я в Мальмё. Что ты узнал об Альфе Матссоне?

— Я сделал все, о чем ты просил. Хочешь услышать прямо сейчас?

— Спасибо, хотелось бы.

— В таком случае, подожди минутку.

Меландер пропал, но вскоре снова появился.

— Я все это записал, но оставил записи в служебном кабинете. Попытаюсь, если смогу, восстановить по памяти, — сказал он.

— Чтоб ты да не смог, — сказал Мартин Бек.

— Речь идет о вторнике, двадцать первого июля. Утром Матссон зашел в редакцию, где взял у секретарши билет на самолет, а в кассе получил четыреста крон наличными. Потом поехал в венгерское посольство за паспортом и визой, а оттуда — домой на Флеминггатан, где уже, возможно, уложил чемодан. Наверняка переоделся. Утром на нем были серые брюки, серый блузон из джерси, синий трикотажный блейзер без лацканов и бежевые мокасины. Днем и вечером на нем были летний серо-синий костюм, белая рубашка, черный галстук, черные полуботинки и бежевый поплиновый плащ.

В телефонной кабине было душно. Мартину Беку удалось нашарить в кармане какой-то обрывок бумаги, и теперь по ходу доклада Меландера он царапал кое-какие пометки.

— Да, продолжай, только медленнее, — сказал он.

— В четверть первого он поехал на такси с Флеминггатан в ресторан «У кружки», где пообедал в обществе Свена Эрика Молина, Пера Кронквиста и Пиа Больт. Ее имя Ингрид, но все называют ее Пиа. За едой и после выпил много пива. Пиа Больт ушла в три часа, они остались втроем. Через час, около четырех, пришли Стиг Лунд и Оке Гюннарссон и подсели к их столику. Тут уж они принялись за напитки покрепче. Альф Матссон пил шотландское виски со льдом и водой. За столом разговаривали на обычном журналистском жаргоне, но официантка припоминает, что Матссон говорил о своей командировке. Куда он должен был ехать, она не знает.