Стефан не выходил из дома уже несколько суток. Он превратил квартиру в бункер, отключив себя от внешнего мира и людей, отрезав все способы связи и вырвав провода коммуникации. Ему было неизвестно, звонил ли кто-то, писал ему, что вообще происходило за стенами квартиры. Пустота образовалась в самом его сердце, и эта дыра с рваными краями высасывала жизнь из него каждый час, с каждым новым воспоминанием все больше боли и все меньше адекватности в мыслях и поступках. Он перестал быть собой после ее ухода, после того, как она унесла с собой его жизнь.
Теперь к его самобичеванию добавилась Лиза. Их поцелуй был ошибкой, он просто оступился, под случившимся не скрывался тайный смысл или его скрытые желания, так Стефан убеждал себя. Но заткнуть голос разума, который всегда с тобой откровенен и честен, не заботится о твоих чувствах и душевных ранах, не получалось. Ему понравились мягкие губы Лизы, с привкусом шоколада, по всей видимости, от помады. И ее тепло ему тоже понравилось, оно прогоняло от него морозный холод, который уже заставил даже кости покрыться инеем. Эта девушка была очагом, горячим пламенем в его веявшей могильным холодом жизни.
— Гребаное дерьмо, — выплюнул Стефан и затушил об пепельницу сигарету.
Которая по счету? Хрен знает. Он курил, не переставая, желая, чтобы нервные клетки просто воспламенились или задохнулись от никотинового яда. Пусть все сверхчувствительные нейроны будут кашлять кровью от его боли и подкидывать ему еще и еще мучения, он заставит их перестать чувствовать и реагировать, убьет их к черту алкоголем или сигаретами.
Чувство вины стало единственным чувством, наполнявшим его дни. Сколько дней уже прошло? Стефан не знал и знать не хотел. Ему казалось, что сутки стали словно желе, и перетекли плавно они в другие, но он разницы не видел и не ощущал. Пятница сегодня или среда, а может, даже воскресенье. Солнце одинаково не пробивалось сквозь плотные шторы, какой бы день недели не наступал.
Лиза… как он мог сделать это, поцеловать ее? Этому поступку не было оправдания, и Стефан не собирался искать себе утешения. Его разум был определенно затуманен количеством выпитого, боль подменила все, отключила механизмы защиты от идиотских поступков. Но главная причина была не в каких-то влияниях и вмешательствах извне, ключ к предательству Мариши был в нем самом. Он как был куском дерьма — так им и остался. Открыв новую пачку сигарет, мужчина затянулся, выпуская кольца густого дыма. Ему было необходимо знать, что легкие горят в агонии и не справляются с количеством выкуренных сигарет. Он хотел убивать себя медленно, просто за то, каким уродом он оказался.
Скоро будет месяц, как его девочка перестала быть его. Месяц, как она вынесла ему приговор своим уходом. Он сделал все, что мог, чтобы ухватиться за иллюзию того, что ее похитили, выкрали, насильно отобрали у него, но обманывать себя долее не было смысла. Стефан не был уверен, что сможет принять это мужественно, сможет выстоять с улыбкой на губах и продолжить дальше. Не получалось, он только уходил на самое дно все больше и больше. Пальцы скользили по черепице жизни, он не мог спасти себя, все ближе оказываясь к аду, где его давно ждут черти.
Мужчина с трудом встал с дивана и подошел к окну. Взялся за штору и остановился. Было страшно открывать для себя вид почти осеннего Нью-Йорка. Для него отныне это город одиночества и пустых аллей, дорога, ведущая в никуда, путешествие в один конец. В глаза ударил мягкий свет солнца, и Стефан зажмурился. Небо улыбалось яркой синевой, словно смеясь над ним, показывая в него пальцем, издеваясь. Такси все так же бегали вдоль и поперек, доставляя людей в пункты назначения; кто-то куда-то торопился, а его жизнь застыла в одной точке и пульсировала болью. Удар сердца, еще один, — и тишина. А жизнь за окном кипит, но больше не вдохновляет на подвиги.
Недавно прошел дождь, асфальт блестел, и было немного промозгло. Мужчина печально усмехнулся. Когда-то он любил дождь, дождливые вечера были лучшими вечерами его жизни. Они сидели с Маришей в гостиной и под окутывающий свет камина читали классику, или смотрели фильм, или его самый любимый вариант: молчали, наслаждаясь тишиной, которая успокаивает, а не тяготит; упивались молчанием, которое говорит двум любящим сердцам больше, чем громкие, но пустые слова. Он любил целовать ее душистые, светлые волосы, которые пахли прекрасней любых изысканных духов. Любил слушать ее рассказы о произошедшем за день, о желаниях своей милой девочки, о ее мечтах и стремлениях.
Теперь все в его жизни смолкло. Осталась лишь тишина, которая выедает мозг. Тишина, которая знает больше уничижительных слов, чем любой твой враг. Это безмолвие отражалось от стен и эхом отдавалось в его голове. Звук набата глушил любые мысли и активность.
Стефан ненавидел Штаты и Нью-Йорк, в частности. Какого черта он был здесь, а не с ней, с его любимой женщиной? Какого хрена он пошел на поводу у эмоций и оставил ее, с обидами и недоговоренностями? Почему не забил на все дела, не послал к Дьяволу все проекты и всех партнеров и не остался с Мариной? Ведь он мог тогда, в то последнее утро, когда еще видел ее, просто зайти в спальню и поцеловать ее; мог быть тряпкой и кем угодно еще, но зато с ней, со светом своей жизни. Но он выбрал глупую гордость, которой вообще не должно быть место в отношениях, и теперь не знал, как ему прожить все один-единственный день. А за ним следующий, и еще один и еще…
Почта ломилась от сообщений, телефон пестрел пропущенными звонками и смс. Стефан снова вступил в реальность, и она обрушилась на него снежным комом. Работа — это то, что ему сейчас было нужно, она приведет его в норму.
— Зара, добрый вечер. Прости, что звоню так поздно, но лучше сейчас, чем никогда, — сказал он, перезванивая Заре, которая буквально атаковала его телефон.
— Господи, ты жив, — выдохнула она. — Почему не брал трубку столько дней подряд?! Макс уже хотел лететь в Штаты!
— Скажи ему, чтобы не думал обо мне. У него есть вы с Дианой, не нужно забивать голову моими проблемами.
— Стефан, как ты живешь? Совсем все плохо?
— Плохо? Отчего же? Все прекрасно, так счастлив я никогда не был, — саркастично ответил мужчина просто потому, что боялся говорить правду о том, как сносит крышу.
— Понимаю твой сарказм, сама так же улыбаюсь всем, а сознание рвет на части, — тихо сказала Зара. — Я думаю о ней днями и ночами, я не верю, что Марина могла уйти так, бросив в нас камень, назвав своим прошлым. Она не могла, Стефан.
— Я уже очень сомневаюсь в том, что вообще когда-либо знал ее. Возможно, Марину держали мои деньги и обеспеченность в жизни; может, просто было удобно жить со мной; а может, есть еще какие-то причины, я не знаю. Но факт ее ухода отменить невозможно, переиграть эту сцену в дешевом спектакле тоже нельзя.
— Ты вернешься в Россию?
— Нет, там мне нечего больше делать. Я останусь тут и… и не знаю, что буду делать дальше. Куда-нибудь кривая да вынесет, или утону, подхваченный бурным течением, больше это не имеет значения.
— Стефан…
— Прости, Зара, я занят, созвонимся как-нибудь, — сказал он и сбросил звонок.
Все эти грустные вздохи и жалость были ему не нужны. Стефан пытался взять себя в руки. Слабость сковывала тело, а похмелье туманило разум, но он двинулся дальше — к почте и куче непрочитанных сообщений. Было необходимо появиться на работе, поэтому мужчина приготовил себе завтрак на скорую руку и принял душ. Таблетки от похмелья заменили ему витамин С, он употреблял их сутки напролет. Стефан не пил, а только отходил от количества выпитого накануне, поэтому лекарство подействовало быстро. Садиться за руль он не решился, на кону стояла жизнь пешеходов, на работу его доставило такси после пары часов, которые он взял для передышки и восстановления жизненных сил. Парк и обычная прогулка на свежем воздухе немного отрезвили его и привели в порядок.
— Стефан! — воскликнула Лиза, заметив, как он направляется в свой кабинет. — Боже мой, я так переживала…
