– Да как вам, сударыня, не стыдно! – загремел голос Шуваловой половину на русском, половину на немецком. – Как вы себя ведете при хворающем дите, что вы себе позволяете! Наша добрая государыня и Великий князь одаривают бедную девочку, а вы норовите забрать, и забрать что? Подарок дяди! Где эдакое видано?

– Господа, – она наклонилась поцеловать больной дочери лоб, – почему вы вмешиваетесь в наши дела? Мы с Софией уже обговаривали сей вопрос. Я просто лишний раз спросила, и она, как видите, не против.

Мавра Егоровна, сузив глаза и смерив презрительным взглядом неприятельницу, резко вышла. Герцогиня, понимая, что случай получит огласку, не потеряла самообладания, поговорила с дочерью как ни в чем ни бывало и вскоре ушла. Не прошло и получаса, как уже весь двор обсуждал неприглядное поведение вредной прусской герцогини, недостойной своей дочери.

Почти каждый чуть ли не со слезами на глазах вспоминал другой достойный поступок принцессы Цербстской, когда она, находясь на пороге смерти, отказалась собороваться со священником-лютеранином, а попросила позвать своего православного наставника Симеона Теодорского – чем умилила весь елизаветинский двор вкупе с самой императрицей, которая еще больше полюбила принцессу. И было за что!

На следующий день, к огромной радости Софии, императрица Елизавета прислала больной несколько отрезов дорогих материй – и среди них, между прочим, кусок голубой ткани с серебром. Одно печалило юную принцессу – репутация матери среди окружающих все более ухудшалась.

К началу апреля София-Фредерика почувствовала себя гораздо лучше. Сильный организм преодолел болезнь, но подниматься с постели первое время было небезопасно: прозрачно-худая, София несколько раз падала от головокружения. Елизавета Петровна запретила ей вставать самостоятельно. Специально приставленная к ней новая служанка поднимала и укладывала ее, придерживая за руки. В течение месяца, пока болела принцесса, гофмейстерина, графиня Мария Андреевна Румянцева умело ухаживала за ней, стараясь предугадать все ее пожелания заранее, и не жалела сил, пытаясь удовлетворить их – чего бы ей оное не стоило.

Принцессе нравилось, что фрейлины разговаривали вполголоса, безостановочно болтая о последних событиях двора и всей столицы. Утомленная своей болезнью, София порой не хотела глаза открывать, дабы не смотреть на свет. Делая вид, что спит, она слышала разговоры о немаловажных придворных интригах, мнения фрейлин и строгой ко всем обер-гофмейстерины Румянцевой обо всем происходящем, и, что особливо интересно – их мнение о самой больной. Принцессе было приятно, что оно оказалось вполне лестным со стороны не токмо тех, кто шептался у ее кровати, но и всех тех придворных, коих они обсуждали. В основном же разговор шел о туалетах и прическах, красоте и веселости государыни Елизаветы Петровны, ее близких подругах Мавре Егоровне Шуваловой, Анне Карловне Воронцовой и Елизавете Ивановне Головкиной. Хвалили разумную политику Петра Шувалова, ругали неприятную внешность и скупость его брата – управляющего Тайной канцелярией Александра Шувалова, ругали мелочность его жены, а такожде отмечали твердость и благоразумие канцлера Бестужева-Рюмина, борющегося с набирающими силу Шуваловыми. Обсуждали, кроме всего прочего, весь дипломатический корпус – особливо высокого и статного красавца, французского посланника маркиза де ла Шетарди. Не обошли и фаворита государыни – недавно возведенного в графство Алексея Григорьевича Разумовского, щедрого и гостеприимного великана. Открытием такожде стало услышать, что императрица Елизавета, боясь неожиданного ночного визита врагов, часто меняет место для сна, по большей части не спит до утра и, дабы бодрствовать, требует, дабы прислужницы чесали ей пятки и вели беседу. Фрейлины сочувствовали ей: был же случай, обнаружили в туалете императрицы мужика с топором. И как ни пытали, ни поднимали на дыбу, не дождались от него и слова – почему и как он оказался во дворце императрицы. Так и сгинул. Узнала принцесса много и об амурных делах августейшей монархини – о Шубине, о покойном племяннике государыни Елизаветы Петровны, императоре Петре Втором, ухаживаниях за ней, а потом преследованиях Биронов (отца и сына), о дружбе Елизаветы Петровны с последней императрицей Анной Леопольдовной и тайной вражде с Анной Иоанновной, о странных отношениях Анны Леопольдовны с ее фрейлиной Юлией Менгден и саксонским посланником Морицем Карлом Линаром… и многое другое. Но самым приятным во всех разговорах для принцессы Цербстской стало то, что она начинала понимать, о чем идет речь. Стало быть – изучение русского языка сдвинулось с мертвой точки.

Государыне Елизавете Петровне, как и ее любимой подруге, Мавре Егоровне Шуваловой, и фавориту Алексею Разумовскому, в самом деле понравилась нежная и, как им показалось, вполне разумная немецкая принцесса. Императрица решила, что сделала правильный выбор среди французских, австрийских и прусских невест: не из богатых, не разэдакая красавица, и скорее всего будет знать свое место. Государыня Елизавета чаяла, что для оболтуса Чертушки женитьба станет возможностью хоть немного остепениться. А то бегает вприпрыжку, как малец, уроки, как говорит его учитель профессор Штелин, совершенно не хочет делать, даже русский язык не считает нужным учить. По оному поводу очень возмущались ее наиболее приближенные фрейлины – Елизавета Воронцова, сестра Петра Шувалова, и Мавра Шувалова, его жена. Елизавета сама не получила хорошего образования, но то, как мало знаком с науками племянник, поразило и ее. Пусть воспитатель его и утверждал, что тот сведущ в математике, географии, фортификации, интересуется военным делом – возможно! Однако его странное поведение, глупые выходки, леность и беспечность часто свидетельствовали об обратном. Хотя что с него взять: он и в самом деле был еще мальчиком – по крайней мере, так полагали его два старых любимых камердинера – Крамер и Румберг. Но ведь он не простой смертный, а наследник. Стало быть, следует ему раньше других мужать. Вестимо: женится, и все изменится, станет он пуще понимать требования жизни. А то как можно часами играть со своими игрушечными солдатиками и распивать любимое им немецкое пиво? Для нее, как для тетки Петра, важно было остепенить своего племянника быстрее, и как можно скорее получить наследника во втором поколении, дабы головушка ее освободилась от такой серьезной заботы, как продолжение рода Романовых, рода благословенного и великого её отца. Болезнь принцессы напугала ее изрядно. Не хватало токмо похоронить чужеродную принцессу в своих пенатах, а паче всего, жалко было девицу. Не дал ей Господь такой дочери!

Обеспокоенная императрица пристрастно следила за лечением Софии-Фредерики, сама сиживала у ее постели часами. Ее приватный медикус Иван Лесток токмо и успевал докладывать – колико было сделано кровопусканий, которые порошки изволила употребить принцесса, какова температура с утра и к вечеру. Надобно сказать, и наследник забеспокоился. Приходил, лично осведомлялся о состоянии больной.

К середине весны София Цербстская, наконец, выздоровела. Оставалась всего неделя до дня ее пятнадцатилетия, и императрица выразила желание отпраздновать его в Царском Селе. Графине Румянцевой был отдан приказ не отходить от принцессы ни на минуту и кормить ее каждый час чуть ли не насильно: уж слишком принцесса отощала. Прислуга, безмерно радуясь ее выздоровлению, с благоговением наблюдала посещения герцогини Иоганны и особливо государыни Елизаветы, которая всякий раз щедро обнимала, целовала и одаривала иноземную принцессу, как ежели бы та была ее родной дочерью. Великий князь Петр такожде старался вести себя обходительно и любезно. София радовалась разговорчивости своего жениха, сидящего у ее ног на кровати. Но, к ее безграничному удивлению, его доверчивость доходила до безрассудства: теперь он рассказал ей историю своей любви к юной Лопухиной, мать коей сослали недавно в Сибирь, вследствие чего дочери пришлось последовать за ней. Петр хотел на ней жениться, но подчинился воле императрицы. София, слушая историю любви наследника и размышляя о будущем думала о том, что Великий князь, должно быть, многое в отношениях людей не понимает и, видно, понимать не хочет.