Ах, мужчины, они как дети: глупы и безрассудны! Особливо мнивший из себя невесть кого импозантный брюнет, маркиз де ла Шетарди.

Конечно, ей пришлось выслушать выговор от императрицы, но та и вполовину не догадывается о степени ее проникновения в политическую жизнь государства. Что ж, на сей раз канцлер Бестужев смог упредить удар, выяснил каким-то образом, что она шпионит в пользу прусского двора. Герцогиня мечтательно подперла голову рукой, мысли полетели дальше: теперь – и Мардефельд, и Листок, и даже Брюммер шарахаются ее… Ну, ладно, ладно… Посмотрим, как они себя поведут, когда ее дочь станет Великой княгиней, а потом императрицей. Ах, как они будут перед ней на коленях стоять, руки целовать… Затуманенное лицо герцогини Иоганны-Елизаветы немного просветлело. Резко встав с места, она взволнованно прошлась по комнате, раскрывая и складывая веер из страусиных перьев, подарок старого ее поклонника Ивана Бецкого. Она с неудовольствием размышляла о событиях последних дней, связанных с крещением дочери. Новгородский митрополит вдруг выступил против брака, мотивируя близостью родства. Боже, какие страсти! Ее родная мать Альбертина-Фредерика и отец, Кристиан-Август, вовсе приходились друг другу двоюродными братом и сестрой – и ничего, все у них было в порядке, народили сыновей и дочерей. Петр же и София троюродные. Митрополит – странный человек, утверждает, что жениться можно, токмо ежели нет родства до седьмого колена. Все монархи Европы женаты на своих близких родственницах. Колико писем пришлось ей отправить мужу, дабы тот согласился на смену вероисповедания! Кого токмо она не подключала к уговорам строптивого супруга, генерал-фельдмаршала Христиана Ангальт-Цербстского! За приличную сумму один из отцов лютеранской церкви сумел-таки убедить его, что не стоит придавать слишком большое значение перемене веры: православные такие же христиане, что и лютеране. Иоганна вздохнула. Слава Богу, теперь все позади. Уже и обручение состоялось. Осталось токмо дождаться свадьбы, и тогда основная цель ее поездки будет достигнута. Императрица Елизавета, собственно, могла бы и ей преподнести какой-нибудь подарок, не обеднела бы… В благодарность за дочь. Да разве ж та способна к добросердечию! Недаром говорят, что сия государыня позволяет себе напиться, как мужик, да и еще собственноручно бьет слуг.

Вечером, перед сном, как положено, Великая княжна зашла к матери пожелать спокойной ночи.

– Я очень довольна тобой, Фике, – сказала Иоганна. – Ты была так добра, выделив из подаренных тебе денег часть на лечение своему брату. Думаю, он оценит твой поступок по достоинству. Ему нелегко там одному, без семьи, в Гамбурге. Я горжусь тобой.

София-Екатерина думала, что Mutter хотя бы слегка обнимет ее, но нет. Спасибо и за благосклонную улыбку.

Поклонившись и поцеловав матери руку, дочь ответила:

– Я рада ему помочь всем, чем могу.

– Смотри, не расходуй свои деньги на всякие пустяки.

– Хорошо, матушка.

– Кстати, знаешь, дочь, хочу я с тобой поговорить насчет легковерности. Вот взять императрицу. Она крайне недоверчива. Знаешь, как она печется о безопасности трона своего?

– Не знаю… Но, думаю, она относится к оному серьезно.

– Мне вот что сегодня рассказал наш друг, Иоганн Лесток. Оказывается, уже некоторое время ведутся розыски дипломата Ботты.

– Ботты? Нет, не знала и даже не слышала.

– Сей Ботта, будучи дипломатом при русском дворе, посланцем австрийской королевы Марии-Терезии, стал поддерживать разговоры, дескать, Россией правит баба, и что надобно ее сместить в пользу младенца, Иоанна Антоновича Брауншвейгского.

Екатерина удивленно распахнула глаза:

– Младенца?

– Младенцу нынче около четырех лет. Он сейчас живет под арестом с родителями в Риге. Мать сего младенца – родственница австрийской королевы, коей сей Ботта служил. Видно, он решил, что коль скоро они обе из Брауншвейгской фамилии, то значит и надо им обеим послужить, не жалея живота своего. Он до того заболтался с чиновниками и офицерами Ея Императорского Величества, что дошло сие до нашего друга доктора Лестока, а тот доложил императрице. Не мешкая, она учинила следствие. Я знаю, что в оном деле были замешаны Румянцевы, Лопухины, Ягужинские и многие другие. Евдокии Лопухиной язык отрезали и отправили в Сибирь.

– Да, я знаю, что Лопухины в опале, что Евдокия Лопухина чуть не лишилась головы, что была бита кнутом принародно. Мне о том рассказал Великий князь.

– Что? Пожалел князь ее?

– Пожалел. Особливо ее дочь, с коей был очень дружен.

Мать пытливо посмотрела на нее.

– Она ведь красавица, как и мать. Говорят, что императрица всегда ненавидела ее как соперницу. Нет ей теперь соперниц. Хотя, чем я, к примеру, хуже? Прежде всего, я моложе, свежее… Единственно, что ростом чуть пониже. Ну, так что из того? Она одна такая рослая выдалась на всю Европу.

Екатерина молчала. Герцогиня знала за дочерью сию черту: коли та сразу не отвечала на вопрос, расспрашивать было бесполезно, Ботта к тому времени скрылся в своей Австрии, туда направили ноту на его счет. В ответ здесь была получена нота от австрийского резидента Николауса Гогенгольца, мол, королева не будет бездоказательно судить своего подданного. Тогда императрица Елизавета так развернула дело, что во всех газетах европейских стран напечатали показания следствия, и токмо тогда, испугавшись международного скандала, в коем она могла прослыть покровительницей преступника, Мария-Терезия посадила его в тюрьму. Теперь все мы: и Мардефельд, и Лесток, и Брюммер – ждем последствий. Неизвестно, как все закончится. Посему, прошу тебя, держи язык за зубами, ни с кем не разговаривай ни на какие политические темы. Не думай, что раз императрица так распложена к тебе, то можно ничего и не бояться.

Мать помолчала, собираясь с мыслями.

– Кстати, – добавила она, – не стоит доверять и Брюммеру, и Берхгольцу. Я недавно узнала: ты умирала от воспаления легких, а они уже делали ставку на новую невесту для Великого князя – принцессу Дармштадскую. Думали, я не узнаю!

Она наклонилась к дочери и громким шепотом повторила:

– Никому нельзя доверять. Никому! Ты поняла меня, дочь?

– Поняла, конечно, поняла.

Пожелав матери спокойной ночи, Екатерина вдруг спросила:

– А сей невинный четырехлетний мальчик, принц Брауншвейгский, долго еще будет под арестом? – Великая княжна посмотрела на мать испуганными глазами.

Герцогиня недовольно пожала плечами.

– Неизвестно, колико он еще пробудет в заключении. Я тебе рассказала сей случай, дабы ты знала о возможных последствиях неправильных поступков или глупых разговоров.

Принцесса опустила глаза.

– Я стараюсь вести себя достойно.

– Вот и правильно. Знаю, ты у меня умница. Не разговаривай ни с кем о политике… хотя что ты можешь знать? У тебя не может быть никаких предпочтений ни о чем и ни о ком, ты токмо начинаешь жить. И все-таки: следи за собой, не наживай себе врагов. Особливо будь ласковой с Великим князем. С императрицей, на мой взгляд, ты находишь общий язык. Она постоянно всем рассказывает, как ты ей нравишься.

– И она мне нравится тоже, – сказала Екатерина и споткнулась о взгляд матери. Иоганна усмехнулась.

– Ну, хорошо. Иди спать. Мне надобно успеть написать в Париж подруге, госпоже Бьельке. И не забывай, назойливая любовь – самая противная.

– Хорошо, матушка. Спокойной ночи!

Поцеловав руку матери, принцесса быстренько выскользнула из ее спальни. В сию ночь она долго не могла заснуть, размышляя о своем будущем поведении при дворе.

Постепенно юная Великая княжна Екатерина Алексеевна познакомилась ближе с окружением императрицы. Поджарый, высокий, носатый, в длинном белом парике, недавно получивший титул канцлера, Алексей Петрович Бестужев-Рюмин наводил на нее некоторый страх. Он редко улыбался, озабоченность не сходила с его лица, и пронзительный взгляд его, казалось, видит все, что происходит внутри человека. Неудивительно, что он быстро распознал происки ее матери Иоганны. Екатерине казалось, что и в ней самой он видит нечто предосудительное, за что ей когда-нибудь придется расплатиться. Он часто появлялся в компании убеленного сединой вице-канцлера Михаила Илларионовича Воронцова, а такожде очень пожилого, круглолицего, с выпуклыми глазами, генерал-прокурора Сената Никиты Юрьевича Трубецкого. Сказывали, что лучший друг его – фельдмаршал Степан Апраксин, но его она не видела еще ни разу.