Он снова обратился к Короткову:
— Так что же привлекает вас в этих книгах?
Толька уже несколько освоился и заговорил гораздо смелее:
— Я люблю в людях смелость, мужество, героизм. А эти качества лучше всего в опасности проявляются, на войне. Вот живёт, скажем, в небольшом городке человек, тихий, смирный, спокойный…
— Вроде тебя, — ехидным шёпотом подсказал сзади Серёжка Абросимов, но Толька не обратил внимания и продолжал:
— Работает там или учится. И никто не знает, что в груди у него бьётся отважное сердце…
— Ай-ай-ай, девушки, — снова влез Серёжка, — рядом с вами такой герой живёт, а вы…
На этот раз Толька рассердился:
— Да уж не то, что ты! Только бы языком молоть!
— А ты… А ты… — подскочил Серёжка. — Да пока ты повернёшься, и бой закончится!
— В бою солидность нужна, прочность. А вертлявый человек ненадёжный.
В спор вмешался Владимир Кириллович:
— Потом, ребята, доспорите. Да и всё равно на словах ничего не докажете.
— Вот и я об этом говорю, — невозмутимо продолжал Коротков. — В обычной жизни кричи, что ты храбрый! Поверят или не поверят, а может, ещё и засмеют. И проверить нельзя. А на войне каждый человек, как на ладони. В первом же бою узнают, каков ты есть. Там ничего не скроешь, ни трусость, ни храбрость. Эх, я бы на войне…
Он взмахнул сжатым кулаком и смущённо замолчал.
Владимир Кириллович внимательно всматривался в лицо юноши, стоящего перед ним. Вот оно, новое поколение; чувства, которые их волнуют, ему знакомы: когда-то и они завидовали своим отцам, завоевавшим власть и с оружием в руках отстоявшим её в боях. Теперь новое поколение завидует им. И не знает этот юноша, что и они в свою очередь станут предметом зависти для новых, следующих поколений, которые будут так же считать, что всё трудное, интересное уже сделано до них, и сетовать на то, что опоздали родиться.
— Что ж, стремление к подвигу — похвальное качество, — заговорил Владимир Кириллович, видя, что Коротков замолчал и продолжать не намерен. — Но желать войны, это, мягко говоря, не совсем умно. Война — это страшное несчастье для страны, для всего народа.
— Я это понимаю, вы не думайте… — горячо перебил Толька. — Но знаете, хочется сделать что-то такое, такое, чтобы тебя все увидели и узнали.
— Вы, кажется, уже изучали рассказ Горького «Старуха Изергиль». Там есть одна замечательная мысль. Не знаю, обратили ли вы на неё внимание: «В жизни всегда есть место подвигам!»
— А-а! — махнул рукой Толька.
— Что «а»? — уже загораясь, перебил его Владимир Кириллович. — А разве освоение целины — это не подвиг? Представьте себе степь, степь без конца и без края. Веками лежала она, гордая и нетронутая, никем не меряная. Ни конь её не топтал, ни человек. Только ветер, рыская из края в край, знал её величину. Хочет он показать её кому-нибудь, да некому. Подхватит клубок перекати-поля, погонит его по степи, а тот бежит-бежит, устанет, уцепится за кустик бурьяна и остановится. Завоет ветер, закрутится на одном месте и убежит прочь. И вот пришли люди, сильные и смелые духом, красивые и молодые, такие, как вы. Зазвучали голоса над степью, впервые зазвенел человеческий смех, выросли, как грибы, полотняные палатки. Опрокинула на них степь дожди, сама грязью под ноги легла — нет, не уходят, да ещё машины к себе на подмогу призвали. Разозлилась степь, огрызнулась метелями да буранами, трескучими морозами. За три шага ничего не видно, руки прикипали к металлу. Плакали молодые, плакали, а работали! И дрогнула степь, подобрела, оттаяла. А люди сами перешли в наступление. Заревели моторы, врезались в нетронутую землю плуги, зазвучала песня над степью. Любопытный ветер подхватывал ее, переносил из края в край. Слушала степь и радовалась, дивилась мужеству и красоте этих людей, их дерзанию и воле. Радовалась и за себя: окончилось её бесполезное существование, теперь и она нужна стала. Щедро отдавала она соки, накопленные веками, и зашумел над нею, заколосился небывалый урожай!
Владимир Кириллович замолчал и осмотрел класс. Взгляд его наткнулся на насторожённый холодок в глазах Женьки Курочкина.
«Не убедил!» — огорчённо подумал он.
Но в это время Толька Коротков кашлянул, поднял голову и каким-то осипшим голосом сказал:
— Так то ж целина. А её уже всю распахали.
Владимир Кириллович рассмеялся и обнял его за плечи.
— Дорогой товарищ! На наш век целины и трудностей хватит! Только сами не прячьтесь от них по углам да под родительскими крылышками. И если сказать откровенно, то это наше поколение должно завидовать вам, молодым, — у вас всё впереди. А время-то сейчас какое! Не сегодня — завтра человек к новым планетам полетит, может быть, даже кто-нибудь из вас. Это ли не подвиг? И вам предстоит их совершать. Помните, как прекрасно сказано у Блока:
«И вечный бой. Покой нам только снится!»
Бой в нашей повседневности, в каждом новом дне! И лишь было бы ваше желание, а подвиги будут!
Некоторое время все молчали, потом Владимир Кириллович заметил, что Толька всё ещё стоит.
— Да вы садитесь, Коротков. Значит, мальчики больше любят читать про войну. А девушки?
— Немного не так, Владимир Кириллович! — снова выскочил Серёжка Вьюн. — Мальчишки любят читать всё про войну, ну, и немножко про любовь, а девушки наоборот: всё про любовь и немножко про войну.
— А вас, Абросимов, я не спрашивал.
Серёжка с победным видом огляделся, подмигнул кому-то из ребят и сел на своё место.
— Так что же любят читать девушки? Вот вы, например, Саенко Ира, да?
Ирина встала и повернулась к классу. Сергеев, внутренне сжавшись, ждал, что она посмотрит на него. Ему и хотелось этого, и в то же время он испытывал чувство необъяснимой робости. Но взгляд Ирины скользнул мимо него и упёрся в Серёжку Вьюна.
— Уж лучше действительно читать про любовь, чем про необычайные похождения Шерлока Холмса или его незадачливого последователя Нила Кручинина!
Серёжа смущённо засмеялся и покачал головой — вот уела! Он очень любил читать детективные романы, и в классе часто смеялись над этим, а сами порою выпрашивали у него почитать хотя бы на денёк каждую новую книгу, которую он доставал. А Ирина продолжала:
— Я не скрываю: да, люблю читать о сильном, большом, настоящем чувстве. Люблю читать Тургенева, Толстого, Пушкина. Какие там чувства! Какая любовь! А в наше время любовь измельчала, стала серенькой и какой-то… — Ирина покрутила в воздухе пальцами, словно ловя нужное слово, — посторонней, не главной, что ли.
— Утрируешь, Ира! — бросил кто-то с места.
— Утрирую? — повернулась туда Ирина. — А назовите мне хотя бы одну современную книгу, в которой рассказывалось бы о большой, чистой, светлой любви! Молчите? Да что книги! А в самой жизни?
Класс взволнованно загудел. Из общего шума вырывались отдельные возгласы:
— Чепуха!
— Вот это загнула!
— А разве неправда?
— По себе судит!
— Ясно! Сама, поди, влюбилась, да неудачно!
Владимир Кириллович успокаивающе поднял руку:
— Тихо, ребята!
И, дождавшись, когда класс смолк, продолжал:
— Вопрос этот серьёзный и, вижу, волнует вас.
Короткий смешок прокатился по классу, ребята заёрзали на партах, оживлённо переглядываясь друг с другом.
— Я не шучу, это действительно вопрос серьёзный и очень важный. К сожалению, у нас сейчас нет времени, а в пятиминутной беседе его не решишь. Я предложил бы вам провести большой разговор на эту тему, ну, диспут, что ли.
— О любви и дружбе? — разочарованно протянул кто-то. — Было уже в прошлом году.
— Да, и о настоящей любви, и о настоящей дружбе! И не выдержками из книг, хотя и это нужно, а свои мысли и чувства. А диспут так и назвать: «Мои мысли о настоящей любви». Пойдёт?
— Пойдёт! Согласны! — зашумели ребята.
— Так и сделаем. Кто у вас комсорг?
