И он снова отвернулся к проигрывателю, считая разговор оконченным. Иван сосредоточенно молчал. Печальная мелодия, в которой слышались вой зимней вьюги и тоска одиночества, сознание собственной вины и безвозвратность прошедшего, заполнила комнату.
— А я всё равно не пойду, — уже несколько сдаваясь, пробурчал Иван.
— Ну и дурак будешь, — философски спокойно подвёл итог Толька Коротков.
В воскресенье, поразмыслив, Иван всё же решил идти. В самом деле, билет куплен, его будут ждать до самой последней минуты, когда продавать будет уже поздно. А Тольке деньги он отдаст, как только они у него будут.
Приняв решение, он повеселел и теперь нетерпеливо посматривал на часы. Время шло на удивление медленно, словно кто стрелки гвоздями прибил. От нечего делать Иван починил старую табуретку, почти год валявшуюся в чулане с отломанной ножкой, разобрал, смазал и опять собрал швейную машинку, на которой мать подрабатывала в свободное время — шила соседям и знакомым немудрящие платья, а предательские стрелки всё ещё торчали около семи часов.
«Может быть, часы отстают?» — подумал Иван, но в этот момент, словно прочитав его мысли, висевший на стене репродуктор пробасил:
— Товарищи радиослушатели, проверьте ваши часы. Последний, шестой, сигнал даётся в 19 часов…
— Собираешься, что ли, куда? — спросила мать, заметив нетерпеливые взгляды, которые Иван ежеминутно бросал на часы.
— Да, мама, всем классом в кино идём.
Младшая сестрёнка, сидевшая за столом с книжкой в руках, укоризненно посмотрела на него, но ничего не сказала — авторитет старшего брата в семье был непререкаем.
Мать склонилась над шитьём и задумалась. Взрослыми становятся дети. Раньше бы сын все сам рассказал, не дожидаясь вопросов, а теперь больше помалкивает. С девушками, наверно, пойдут. Да и время, восемнадцать скоро парню стукнет. Лишь бы хорошая была. Прост он у неё больно, прост, а сердцем привязчив. Уж если полюбит, так навсегда. А девушки-то теперешние какие-то несерьёзные пошли, всё бы им хаханьки да танцы, ни постирать как следует, ни сготовить не умеют. Окрутит вот такая егоза его, и весь век будет тогда он с ней мучиться!
От грустных мыслей её отвлёк голос сына:
— Мама, я пойду, мне пора!
— Денег, поди, нужно? Возьми в комоде.
— Нет, мама, — поспешно ответил сын, — за меня Толька Коротков заплатил, я ему после отдам.
— Нехорошо, сынок, в долг брать. Сколько билет-то стоит?
— Тридцать копеек.
— Возьми в комоде и отдай.
— Мама, а как же мы… — заикнулся было Иван.
— Ничего, перебьёмся как-нибудь. Обещала мне соседка за платье отдать. Бери, бери!
— Спасибо, мама!
Иван подбежал к матери, неуклюже чмокнул её в щёку, взял в комоде деньги и схватился за кепку.
— Ты бы хоть поел чего-нибудь! — крикнула ему вдогонку мать. — Поздно ведь придёшь!
— Потом, — на ходу ответил сын, натягивая осеннее пальто.
Мать только покачала головой. А Иван уже торопливо шагал по улице. Нетерпение подгоняло его. И чем ближе он подходил к кинотеатру, тем быстрее становились его шаги. Асфальтированный тротуар был покрыт тонким слоем осенней грязи, занесённой сюда с соседних неасфальтированных улиц. Ноги скользили и разъезжались.
Завернув за угол, Иван сразу увидел у кинотеатра оживлённую группу одноклассников. Ещё не успев рассмотреть их всех, по особенно радостному и в то же время тревожному чувству Сергеев понял, что Ирина здесь. Да, вот она, в серой, под цвет глаз, шапочке, весёлая, оживлённая. Бледноватый свет люминесцентных ламп делает её глаза глубже, темнее и ближе. Заглянуть бы сейчас в их глубину и прочитать самое заветное и, несомненно, самое счастливое!
— Пришёл! — радостным возгласом встретила его Лида Норина. — одного тебя ждём. Думали уже, что и не явишься.
— Опаздываешь, начальство, — шутливо заметил Толька Коротков. — Жена хана вся извелась, тебя ожидаючи.
— A-а, ты так? — закричала Лидка. — Вот тебе, получай за «жену хана»!
Она дважды стукнула своим небольшим, но крепким кулачком по Толькиной спине, тот передёрнул лопатками, блаженная улыбка расплылась по его лицу.
— Лида, стукни ещё разочек, только немного повыше: у меня там чешется.
— Да ну тебя! — отмахнулась Лида.
«Женой хана» Лидку прозвали ещё в девятом классе. Когда на уроке литературы читали по ролям драму Островского «Гроза», учитель попросил объяснить встретившееся в тексте слово «ханжа», так назвал Кулигин Кабаниху. Все молчали, только Лидка подняла руку.
— Ну, Норина, объясните, — попросил учитель.
Лидка вскочила и, не задумываясь, выпалила:
— Ханжа — это жена хана! — и победоносно оглядела всех, не понимая, почему весь класс от хохота улёгся на парты.
Впрочем, такие ляпсусы Лидка допускала довольно часто. В том же девятом классе, анализируя образ Старцева по рассказу Чехова «Ионыч», она серьёзно уверяла, что доктор Старцев стал… карманным вором.
— Я сама читала, — настаивала она, — что он ездил по вечерам и вытаскивал из карманов смятые жёлтые, зелёные, синенькие бумажки, то есть рубли, трёшницы и пятёрки.
И сколько её ни разубеждали, что по вечерам — значит, вечером, что вытаскивал он деньги не из чужих карманов, а из своих, она стояла на своём.
Десятиклассники стояли шумной группкой, перебрасываясь шутками, улыбками, короткими замечаниями. Беспричинное веселье, свойственное молодости, овладело ими — всё прекрасно: и жизнь, и этот вечер, и то, что они вместе, и то, что они молоды. И люди сегодня все такие милые, симпатичные и какие-то близкие.
— Пошли, ребята, — заторопилась вдруг Лида. — Сколько нас? Двадцать? Все здесь? Пошли, только не разбредаться! Билеты у меня!
И она, высоко подняв над головой билеты, направилась вперед. Девчата шагали за ней, а ребята замыкали шествие. Старенькая контролёрша у входа в фойе неодобрительно покосилась на них и сухо сказала:
— Только в зале, молодые люди, не шуметь!
— А в фойе можно? — выскочил Женька Курочкин.
— И в фойе нельзя! — ещё суше ответила контролёрша.
Лидка смерила Женьку негодующим взглядом.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, — с невозмутимой серьёзностью обратилась она к контролёрше, — это очень благовоспитанные юноши, а, кроме того, я отвечаю за их поведение в общественных местах.
И важно прошла мимо. Женщина с сомнением посмотрела ей вслед, но ничего не сказала.
До начала сеанса время тянулось медленно. Рассматривать портреты надоело, и общая группа одноклассников рассыпалась на несколько мелких. Сергеев увидел, как девчата одной из групп, в центре которой была Лида Норина, о чём-то таинственно перешёптывались, поглядывая на него и на Ирину.
«Какую ещё каверзу они затевают?» — обеспокоенно подумал он. Но в это время прозвенел первый звонок, широко распахнулись двери кинозала, публика устремилась туда, вместе с ними потянулись и десятиклассники.
У самых дверей Лида Норина, сунув кому-то из подруг билеты, потянула Сергеева за рукав:
— Ваня, можно тебя на минуточку?
«Начинается!» — раздражённо подумал Иван и нехотя повернулся к Лидке.
— Ну, чего тебе?
Ему хотелось поскорее попасть в зал. Он мечтал сесть где-нибудь недалеко от Ирины, нет, не рядом, на это он и надеяться не смел, а где-нибудь близко, чтобы видеть её, а вот теперь из-за очередной и наверняка глупой выдумки этой Лидки все его надежды развалились.
— Слушай, Ваня, поможешь мне?
— В чём именно? — всё ещё сердито буркнул Иван.
— Понимаешь, мои пионеры, — она была пионервожатой в пятом классе, — хотят научиться по-настоящему играть в баскетбол. И мечтают, чтобы ты их хотя бы немного потренировал. Я им обещала поговорить с тобой. Потренируешь их, ладно? — она просяще заглядывала снизу в глаза Сергеева. — Ладно?
— Ладно, — ответил Иван.
Он всё ещё злился. Вот ведь, из-за какой-то пустяковины отвлекла его. Не могла завтра сказать, в школе, или хотя бы после кино А теперь, наверное, все уже уселись, придётся сидеть рядом с этой болтушкой — удовольствие ниже среднего. Он покосился на Лидку, но она просто не хотела замечать его угрюмость.