люблю тебя лишь потому

что для тебя так мало значу

Ага, опять стихи. Сначала радостной вспышкой в сердце влилось «люблю-люблю-люблю», потом он прочитал «так мало значу». И тут Овчинников обиделся. По-настоящему — по-детски. Всё, что он сделал — этого мало? Павел вышел из машины, в сердцах хлопнув дверью. Две женщины, курившие у газетного киоска, испуганно обернулись на резкий звук. Разве он не доказал тысячу раз, как много Гоша для него значит? Павел раздражённо прошагал по обледенелому тротуару до запорошенной лавочки и обратно. Опасно поскользнулся, едва не рухнув на плохо расчищенную дорожку, и злобно пнул сугроб на обочине. Слежавшийся снег большими тяжёлыми комками полетел из-под ботинка. Бедняжка Баранов, влюбился в равнодушную скотину и бессердечного ублюдка! А сам он хоть раз поинтересовался, каково Павлу? Спросил, почему распалась ячейка общества? Почему ни в чём не повинная женщина превратилась в нервнобольную мегеру, а маленькая девочка привыкла жить в наушниках, чтобы не слышать вопли родителей? Уж не потому ли, что особый тип Баранов очень сильно скучал и хотел видеть своего любовника каждый день? Хоть раз Гоша спросил, где Павел работает и почему не может торчать в театре с утра до вечера? Да что там, Гоша даже не спросил, каким образом его вызволили из тюрьмы! Наверняка он уверен, что Овчинников нашёл убийцу и доставил к следователю, чтобы забрать невинного Баранова на встречу Нового года. И вряд ли Гоша догадывается о том, кто убийца, кто укрыватель, и почему нельзя смущать покой впечатлительных юнцов волшебными эротическими сказками. А теперь этот маленький, глупый, беспощадный эгоист кропает сопливые стишки о том, как мало для него значит! Да пусть сначала покажет мальчишку, ради которого сделано больше!

      Мимо Павла прошкандыбала толстая женщина в оранжевом жилете, за которой по тротуару громыхала большая железная лопата. Павел на миг задумался, потом бросился к ней и подхватил под руку:

— Извините, вы Лейла?

Она пугливо дёрнулась, но Павел держал крепко. На ломаном русском с чудовищным акцентом, она всё-таки ответила:

— А? Лейла?

— Нет? А как вас зовут? Зульфия?

— Какой Зульфия? Нет Зульфия. Лейла нет-нет!

— Ну, я не помню. Он же рассказывал о тебе! Как тебя зовут?

Женщина зацепила край капюшона и прикрыла лицо от греха подальше, но имя назвала:

— Аиша.

— Точно! Аиша, дорогая! Ты помнишь Гошу Баранова? Такой здоровый и кудрявый?

— Кудрявый? Помнишь. Дар кучо? Где Гоша Баранов?

— А-а, помнишь! Он сейчас в Москву улетает. Регистрация уже закончилась, но ты же ходишь тут везде, правильно? У тебя же ключи всякие есть. От вип-салона, например.

— Вип-салона правильно? — Аиша смотрела честными непонимающими глазами. — Ман дар самолёт худро хуб хис мекунам.

— Чего? Аиша, ты можешь туда пойти и передать кое-что Баранову?

— Нельзя. Бисёр афсус. Правил внутренний распорядка.

— На словах! Слова ему передашь?

— Слова? Передашь.

— Скажи ему... — Павел перевёл дух и сказал отчётливо, чтобы Аиша поняла: — Скажи, что я люблю его.

Он помолчал, утопая в мудрых проницательных глазах, и добавил:

— Люблю безумно. Страстно, нежно, бесконечно. Как ещё сказать, чтобы этот Шекспир понял и проникся? Скажи, что я влюбился, как дурак, и мне обидно получать такие стихи. То «я для тебя никто», то «мало значу»! Очень обидно, между прочим! Ты понимаешь меня? Иди, скажи ему, Аиша.

— Илтимос, ташвиш. Я люблю его. Безумно! — кивнула Аиша, сунула Павлу свою блестящую лопату и помчалась в обход здания — явно к потайному служебному тоннелю, ведущему прямиком в накопитель, или даже в самолёт, чем чёрт не шутит.

Пока ждал, откопал лавочку и уже подбирался к киоску. Курящие женщины с неослабевающим интересом наблюдали за молодым мужчиной в дорогом пальто — они чувствовали в нём какую-то волнующую загадку. Аиша вернулась крайне озабоченная и с выпученными глазами затараторила на таджикском. Потом совершила над собой усилие и перешла на условно-русский:

— Дилатон ганда нашавад! Гоша Баранов сел самолёт! Он не знал, ты любить его безумно бесконечно!

— Ах, ты не успела. Как же так? — Лопата выпала из рук и зазвенела по наледи.

Аиша подобралась вплотную и, сверкая непостижимыми глазами горячей восточной женщины, предложила:

— Могу позвонить сказать бомба. Самолёт остановить. Пассажиры возвращать обратно.

— Ты с ума сошла! Тебя посадят! Или уволят! Забудь, я тебя прошу. Пусть летит в Канаду, так правильней будет. Спасибо тебе.

      Павел обмотался шарфом, застегнул на все пуговицы пальто и поднял воротник — внезапно ему стало холодно. Он направился к решётчатым воротам в арке аэропортового здания, через которые прибывшие выходили в город. Белый Боинг с неизвестным количеством пассажиров на борту и забытым номером рейса плавно разворачивался и выруливал на взлётно-посадочную полосу. Круглые окошки ярко светились, и Павел перескакивал взглядом с одного окошка на другое, высматривая светлую лохматую голову, но, конечно, ничего не высмотрел. Самолёт проехал несколько метров и остановился, качнувшись на амортизаторах. Свет в окошках мигнул и погас до тускло-жёлтого. Ощущая в горле стук зачастившего сердца, Павел увидел, как к Боингу подъехал пассажирский трап. Откинулась массивная дверь, и на трап в своей тощей курточке и неудачных джинсах ступил улыбающийся Гоша Баранов. Ветер как ревнивый любовник трепал его буйные кудри. Гоша что-то эмоционально объяснял бортпроводнице, а потом смешно взмахнул руками и слетел по ступенькам трапа. Побежал по лётному полю прямиком к выходу в город.

      Павел почувствовал раскаяние и острый укол стыда. Он был отвратительно несправедлив к Баранову. Не Гоша виноват в том, что Алёна страдала из-за отсутствия любви и честности, не Гоша пренебрегал общением с маленькой дочерью. Не Гоша просиживал штаны на неинтересной отупляющей работе ради сладких пряников власти и достатка. Не Гоша разрушил его никчёмную жизнь — он всего лишь показал, что можно жить иначе. Как именно — пока понятно мало, но даже эта малость наполняла его лёгкие воздухом свободы и счастья. Гоша, терпеливо и деликатно, никогда ни на чём не настаивая, всегда предельно честно заявляя о своих потребностях, просто любил его и принимал без единого условия — как самый желанный подарок судьбы. Винить Гошу Баранова — это как отправить ребёнка в интернат из-за собственного чувства вины и бессилия. Овчинников Гошу не винил. Он его любил — безумно и бесконечно.