Расширению промысла способствовало и то, что основное сырье — береза, липа, осина — было в изобилии под рукой. Местные умельцы опровергли мнение о том, что осина не древесина. Осина, желтовато-белая, мягкая, как воск, легко резалась и с успехом шла на поделки, изделия из нее не трескались и не коробились. Посуда ритмично украшалась диковинными узорами и растениями. Мастеру было важно найти красивое соотношение орнамента и фона. По золотистому фону круто завивались растительные побеги, черное чередовалось с красным. Мастера хорошо понимали, что узор, наносимый на вещь, должен соответствовать ее величине, форме и назначению. Иногда на посуде делались надписи. На огромной, чуть не метр в диаметре бурлацкой чаше по борту было выведено: «Сия чаша для бурлаков, приятно кушать им на здоровье».

Между тем история несла гибель огненной Хохломе. Деревянная посуда вытеснялась из обихода населения. Стекло и металл шли на смену дереву, в быт все больше проникала штампованная посуда. Да и запасы сырья, как ни были они в Заволжье огромны, стали ощутимо иссякать. Мастера в восьмидесятых и девяностых годах девятнадцатого века все больше и больше впадали в нужду. Нижегородское начальство едва ли обратило бы внимание на этот прискорбный факт, но выяснилась небольшая подробность: не с кого оказалось взыскивать установленный налог, так как в избах и карманах ложкарей было пусто.

Земство сделало попытку вызвать общественный интерес к чисто декоративной стороне искусства, зная горячий интерес к Хохломе коллекционеров и любителей. Заволжские изделия появлялись в продаже в модных магазинах. Видные художники стали присылать мастерам внешне привлекательные образцы. Конечно, все это несколько оживило промысел, но, к сожалению, художники не всегда учитывали традиции старинного ремесла, его столетиями сложившиеся особенности, истоки. И вот Хохлома начала делать вещи чересчур вычурные. Наш привычный милый ковшик, который так любили в Заволжье, нежданно-негаданно принял форму… головы свирепого дракона. Солонка вдруг стала напоминать змею, спинка кресла — лошадиный череп. Поклонникам моды это казалось «обновлением».

Конечно, выпускались и более привычные вещи, но бесхитростно-строгий, прозрачно-светлый хохломской почерк с его травами в орнаменте стал меркнуть.

Возрождение Хохломы началось уже в наше время, в тридцатые годы. Страстно выступил в защиту огненного, праздничного, жизнеутверждающего искусства журнал «Наши достижения», редактируемый Максимом Горьким. Государство оказало ремесленникам существенную помощь. Видный знаток народного искусства Анатолий Васильевич Бакушинский помог мастерам разобраться в старом художественном опыте, верно подметив, что успех дела зависит от восстановления истинных хохломских традиций.

Вот тут-то и пригодились знания и навыки старых мастеров, охотно взявшихся обучать молодежь. Подрастающее поколение художников сумело внести в старое искусство много нового, свежего. Юношество полюбило горячую цветовую гамму Хохломы. Богаче, разнообразнее, веселее стал орнамент, освеженный декоративно-сказочным изображением ягод и цветов заволжских лесов, фруктов, птиц, животных.

Возрождая добрые традиции старой Хохломы, молодежь искала и свои решения. В предвоенную пору в Третьяковской галерее была открыта большая выставка «Народное творчество».

Хохломские ложки.

Посетители ее обращали внимание на портал «Весна» братьев Подоговых. В этой работе мастера красочно изобразили цветущие черемуховые ветви, а среди буйного цветения — поющих птиц.

…Наша машина останавливается на краю деревни Новопокровское, которая в старину именовалась по-смешному — Бездели. В дороге я спросил у шофера:

— Вы знаете, почему раньше так называли — Бездели?

Михаил Иванович широко улыбается, напоминая своей улыбкой моего фронтового друга Рассохина, и отвечает:

— Дело у них исстари какое — ложки да миски. Кисточкой балуются. А прежде считали деды настоящим делом землепашество. Вот и прозвали — Бездели.

Этот исторический рассказ показался мне весьма убедительным.

Сначала мы зашли в первую попавшуюся избу, чтобы узнать, где мастерская, да заодно напиться воды. Охотно ответив на вопросы, старуха подала мне позолоченный деревянный ковш. На столе стояла хохломской росписи солонка. Вещи, которые мы привыкли видеть в музеях, здесь просто домашняя утварь. Я впервые наблюдал, как совершается хохломское чудо. Мастер сказал:

— Смотри: было дерево — стало золото.

— Так у вас на самом деле есть горшки и повапленные? — спросил шофер Михаил Иванович.

— Нет, — ответил старик. — Это раньше было. Теперь вместо глины нам присылают специальную грунтовку.

В Берендеевом царстве оказалось много молодежи — подростки и девушки. Когда мы вошли в комнату, где они расписывали посуду, то бойкая черноглазая девушка спросила:

— Вы не артисты?

И вся мастерская залилась веселым смехом. Но добрый Берендей сверкнул грозно очами, и снова юноши и девушки прилежно занялись своей работой…

Первое впечатление такое: попал в сказочное царство Берендея. Нежная зелень украшает палисадники и огороды. Избы, конечно, не такие, как на Печоре, но все же довольно вместительные. Многие из них украшены «глухой» резьбой. Знакомые нам образы: сирин-птица, лев, глядящий почти по-человечески осмысленно, и, конечно, полудева-полурыба — берегиня, праматерь русалок, которыми нас пугали в детстве и о которых городские дети не имеют понятия!

Вологда пленила меня сразу, как только я вступил на ее древнюю землю. Легкий, редеющий утренний туман висел над купами деревьев, над крышами строений; был он похож на полупрозрачное сетчатое кружево, обогащенное просветами, тянущееся рельефной нитью — сканью. Неторопливо, величественно катила сонные воды река, видавшая в глубокой древности легкие ладьи новгородцев-ушкуйников. Деревянные уютные дома с резными наличниками соседствуют на улицах столицы Северной Руси с особняками, облик которых выдержан в строгих формах классицизма. Зеленая улица привела меня к величественному Софийскому собору, возвышающемуся в центре города.

Когда туман рассеялся, я поднялся по крутой соборной лестнице, чтобы взглянуть на Вологду с высоты. Внизу, под ногами, устремлялось к облакам могучее пятиглавие. Гладкие белые стены сооружения производили впечатление суровой и величественной простоты.

Собор был построен по повелению Ивана Грозного, избравшего одно время Вологду своей северной резиденцией. В городе было затеяно строительство грандиозного кремля и собора, посвященного Софии, т. е. божественной премудрости. Но своевольный царь, как гласит историческое предание, внезапно прервал строительство и уехал в Москву. Памятный эпизод запечатлелся в народной песне, рассказывающей о том, как Грозный-царь решил поставить посреди града «церковь лепую соборную»:

И далее песня-баллада повествует о драматическом происшествии:

Песня говорит о том, как у Ивана Грозного «ретиво сердце взъярилось» и он с гневными проклятиями покинул Вологду. Так народная поэтическая фантазия живописала запомнившийся вологжанам эпизод.