Прошу прощения, одно-то украшение, как правило, есть, и установлено оно посреди газона. Обычно это огромный объект из бронзы или кованого железа, ничего собой не изображающий. Иногда, правда, при большом воображении и желании в нем можно усмотреть какую-нибудь часть тела.
Как известно, один скульптор сделал состояние, спрессовывая автомобили до размеров охапки соломы. И продавал это. Счастье еще, что стоили эти произведения чудовищно дорого, а то бы в соответствии с модой они оказались бы в каждой гостиной и гостям, чего доброго, предлагали бы присесть на них.
В провинции Лангедок, еще лет двадцать назад сохранявшей свой колорит, придумали новую модель жилого дома.
Предполагаю, что эти сооружения, как и положено в наше время, сделаны из сборного железобетона. Но основой тут является не куб, а пирамида. Дома эти ступенчатые и куда выше египетских пирамид, потому что каждая ступень в них соответствует этажу.
В литературе каждая эпоха тоже отмечена своим стилем, хотя прециозники и прециозницы всегда предпочитали стиль прошлых эпох.
Критики млеют от редкого эпитета, от неожиданного наречия, пусть даже эти слова не имеют ничего общего с предложением, частью которого они волей-неволей являются.
В семнадцать лет я писал нечто вроде плутовского романа под названием «Жеан Пинаге».
Почему Жеан, а не Жан? Да потому что мне казалось, что этак будет средневековей, сродни самому старому в Льеже дому, стоящему на берегу Мааса, где у Жеана некоторое время была комнатушка на чердаке.
Требуется немало времени, чтобы отрешиться от литературщины, к которой каждая эпоха прибавляла свои финтифлюшки, очень разные и зачастую противоречащие друг другу.
Когда вы хотите сказать «идет дождь»…
Любопытней всего, что автор этого афоризма носил пудреный парик, шелковые чулки и был одним из самых утонченных стилистов.
Вот так вот можно высказывать принципы, но не следовать им.
Я спрашиваю себя, не пережевываю ли я тему, которую уже затрагивал? К несчастью для меня, но прежде всего для моих читателей, у меня скверная память, особенно по части того, что я писал или диктовал. Из своих романов я запоминаю, конечно, главных героев, но редко их фамилии; в памяти у меня остается в основном атмосфера, среда, образ жизни.
Сам же сюжет я никогда не могу вспомнить, да и второстепенных персонажей тоже.
Оттого и повторяюсь…
12 декабря 1978
Я уже говорил, что верю только в маленького человека и что по-настоящему великих людей не существует. Люди на всю жизнь сохраняют слабости или недостатки, которыми обладали в детстве.
Но это не повод относиться к нам как к недоумкам, недорослям, а то и умственно отсталым, что взапуски делают так называемые средства массовой информации.
Судя по передачам, которыми нас так щедро пичкает телевидение, можно подумать, что нас всех, включая женщин и детей, считают садистами.
Две недели назад мы получили новое тому доказательство. Произошло событие, повергшее в ликование журналистов и телевизионщиков, которые, вооружившись съемочной аппаратурой, помчались на место происшествия. Только представьте себе: обнаружено более восьмисот лежащих рядком трупов, причем как минимум шестьсот человек добровольно приняли яд, предварительно дав его детям[158].
История эта сама по себе не является исключительной, поскольку подобные гекатомбы известны во всех сектах, во всех религиях. Но раньше не было сверхсовременной аппаратуры, чтобы заснять это в виде движущихся или неподвижных кадров.
В данном случае кадры были скорей неподвижные. Газеты всего мира отвели под них первые полосы, да еще наверняка добавили несколько внутренних и продолжили их публикацию на второй и на третий день.
Ну а уж по телевизору мы имели возможность любоваться ими чуть ли не целую неделю, причем кадры были до того четкими, что их, право, достаточно было бы показать всего только раз.
Года два назад удручающие иллюстрации человеческой жестокости поставляла Ангола. То же было и с ее соседкой Родезией.
Что же касается несчастных случаев, самоубийств, преступлений, истязания детей, то они стали чуть ли не обыденными темами.
На прошлой неделе нам показывали, как в Иране войска расстреливают население. Все время где-то дерутся. Дрались всегда, с тех пор как Каин совершил пресловутое братоубийство. Но в те поры не было ни фотографов, ни репортеров, ни телевидения.
Я еще помню время, когда самыми крупными газетами в Париже были «Журналы» и «Матен». Их первые страницы были отданы под хронику парижской культурной жизни и служили славе человека.
Правда, и тогда — уже тогда! — некоторые газеты вроде «Пти журналы» издавали воскресные приложения, на обложках которых в три цвета, хотя и на скверной бумаге, изображалось либо какое-нибудь свеженькое преступление, либо картины армянской резни, учиненной султаном Абдул-Хамидом, жертвами которой стали около пятидесяти тысяч человек[159].
Кровь — на первые страницы! Все было в крови — лица, тела, кровь капала даже с рук.
Фоторепортажа тогда еще не существовало, поэтому в газетах помещались рисунки, исполненные в предельно реалистической манере.
Как-то, кажется, в мебельном сарае я обнаружил два толстых тома «in folio» приложений к «Пти журналь». У меня не хватило духу долистать их до конца.
Но ведь это были всего лишь рисунки. А сейчас телевидение преподносит нам хроникальные кадры, да к тому же в цвете, стараясь дать нам возможность ощутить запах крови и разложения.
Я не считаю, что подобные зрелища с доставкой на дом порождают в детях жестокость. Ребенок жесток по своей природе. Но эти кадры служат удовлетворению чувства жестокости подростков, мужчин, женатых и холостых, женщин и даже стариков. Мы относимся к самой, пожалуй, безжалостной породе животных. Но это все-таки не причина делать жестокость объектом торговли и демонстрировать ее на рекламе стирального порошка или овернского сыра.
Нет, я не становлюсь в позу цензора. Напротив, я за полную свободу, но радио и телевидение изо дня в день неустанно доказывают, что нас считают недоразвитыми, чуть ли не умственно отсталыми существами, которым необходимо бесконечно твердить один и тот же вздор.
Меня коробит, когда во время передачи последних известий мне раза три-четыре демонстрируют сахарную голову президента республики, как правило противоречащего тому, что он говорил месяц или даже неделю назад, или сырную голову его сотоварища Великого экономиста.
Я не переношу пренебрежительного отношения к себе подобным, особенно со стороны человека, который, возможно, ничуть не лучше и не хуже нас, но умеет обделывать свои дела и жульничает с большей сноровкой, чем другие.
Один из бывших премьер-министров, которого тщатся выдать за великого, считал французов телятами. Во всяком случае, так их называл. Другие же, напротив, гладят их по головке, но только не против шерсти.
Я с интересом, которого немного стыжусь, слежу за событиями в Иране. Там вся страна поднимается против тщеславного, жестокого и бессовестного человека. Если толпа не повесит его, что она любит проделывать со своими врагами или теми, кого таковыми считает, его ждут сотни миллионов долларов в банках всего мира.
Вот что такое массовая информация. Но прежде всего она — коммерческое предприятие, и предприятие крупное, что доказал нам пример человека, который, не отличаясь никакими особыми талантами, стоит во главе трех десятков газет, хотя законом запрещена подобная концентрация прессы в одних руках.
Но для кого писаны законы? И для чего? И как охраняются они теми, кто их издает?
Политик больше всего боится — эти господа тоже ведь боятся! — восстановить против себя «большую прессу».
И пресса это знает. Знает и телевидение, чуть ли не ежегодно подвергающееся реорганизации.
