Он вошел большими шагами, держа ружье с курком на взводе, высматривая меня впереди, и в тот момент, когда он проходил мимо, я хлопнул его по голове стволом своего ружья. Он свалился без чувств на пол; ружье его выстрелило, и предназначавшаяся мне пуля пробила ящик консервированных томатов, стоявший на полке. При звуке выстрела женщина выбежала из своего укрытия, думая, что я, конечно, убил его. Как она радовалась, убедившись в своей ошибке. Вдвоем мы крепко связали его и доставили домой в палатку.

Часто приходится читать, что индеец никогда не прощает нанесенного ему удара и вообще никакой обиды, как бы он сам ни был виноват. Все это неправда. На следующее утро Взял Ружье под Водой прислал мне отличную бизонью шкуру. В сумерки он пришел просить у меня прощения. И после того мы стали большими друзьями. Всегда, когда у меня находилось время для короткой охоты в оврагах позади лагеря или в прерии, я брал его с собой, и никогда у меня не было более верного и внимательного спутника.

Не могу сказать, чтобы у всех торговцев были такие же хорошие отношения с индейцами, как у Ягоды и у меня. Встречались среди торговцев нехорошие люди, которым нравилось причинять боль, видеть кровь. Я знаю случаи, когда такие люди убивали индейцев просто ради забавы, но никогда в честном открытом бою. Люди эти были отчаянные трусы и совершенно беспринципные. Они продавали «виски», состоявшее из табачного настоя, кайенского перца и прочей гадости. Правда, Ягода и я тоже продавали слабые напитки, но их малая крепость объяснялась только добавлением чистой воды. Я не оправдываю торговлю виски. Спаивание индейцев – зло, чистое зло, и никто лучше нас не понимал этого, когда мы разливали зелье. Виски причиняло неисчислимые страдания, вызвало много смертей, страшно деморализовало племена прерии. Во всем этом деле была лишь одна смягчающая зло черта: в то время наша торговля виски не лишала индейцев необходимых средств существования; они всегда могли добыть еще мясо, еще меха, стоило только убить дичь. По сравнению с различными правительственными чиновниками и группами политиканов, грабившими индейцев и вынуждавшими их умирать от голода в резервациях после исчезновения бизонов, мы были просто святыми.

В общем зима, проведенная на реке Марайас, прошла приятно. Дни летели незаметно, занятые охотой с индейцами, беседами по вечерам у очага в палатке или у камина в нашем доме или в доме Гнедого Коня. Иногда я ходил с Гнедым Конем осматривать его «приманки». Интересное зрелище представляли собой громадные волки, окоченелые трупы которых валялись вокруг, даже прямо на «приманках».

Чтобы изготовить хорошую приманку, разрезали спину убитого бизона и вливали в мускулы, кровь и внутренности три флакона стрихнина – три восьмых унции. Видимо, одного глотка этой смертельной смеси было достаточно, чтобы убить волка; редко жертва успевала отойти больше, чем на 200 ярдов, как ее настигала смерть. Конечно, отравлялось множество койотов и прерийных лисиц, но они не шли в счет. На большие волчьи шкуры с густым мехом был хороший спрос на Востоке; они шли на полости для саней и карет и продавались уже в Форт-Бентоне по цене от трех до пят долларов за штуку. Однажды мне пришла в голову фантазия взять домой несколько закоченевших на морозе волков и расставить их вокруг дома Гнедого Коня. Странное и любопытное это было зрелище – волки, стоявшие кругом с поднятыми головами и хвостами, как будто они охраняли дом. Но задул чинук, волки скоро повалились, и с них сняли шкуры.

Так проходили дни, и наступила весна. Река очистилась ото льда; разом прошла масса с треском сталкивающихся больших льдин. Склоны долин потемнели от зазеленевшей травы. В каждом болотце трубили гуси и крякали утки. Мы все, индейцы и белые, ничего не хотели делать – только лежали на земле, греясь на солнце, курили и мечтали, спокойные и довольные.

– Почему ты не возьмешь себе жену? – спросил меня вдруг Хорьковый Хвост как-то вечером, когда Говорит с Бизоном и я сидели и курили с ним у него в палатке.

– Да, – поддержал его мой второй друг, – почему? Ты имеешь на это право, так как на твоем счету есть победа, даже две. Ты убил индейца кри и захватил у кри лошадь в сражении близ Хэри-Кэп.

– Лошадь я захватил, – отвечал я, – и очень хорошую. Но ты ошибаешься насчет индейца кри. Ты ведь помнишь, что он скрылся, убежал в сосны на Хэри-Кэп.

– Да я не о нем говорю, – сказал Говорит с Бизоном. – Мы все знаем, что он ускользнул; я говорю об одном из тех, кто упал вначале, когда мы все стали в них стрелять: высокий такой, в шапке из барсучьей шкуры, вот его ты убил. Я видел пулевую рану на его теле. Ни одна пуля из наших ружей не могла оставить такое маленькое отверстие.

Это было для меня ново. Я хорошо помнил, что несколько раз стрелял именно в этого воина, но никогда не думал, что моя пуля его настигла. Я не знал, радоваться ли мне или огорчаться по этому поводу, но наконец решил, что лучше радоваться, так как он убил бы меня, если бы только смог. Я обдумывал этот вопрос, вспоминая мельчайшие события того памятного дня, но хозяин палатки нарушил мою задумчивость:

– Я спрашиваю, почему ты не возьмешь себе жену? Ответь.

– Да за меня никто не пойдет, – ответил я. – Разве этого недостаточно?

– Кьяй-йо! – воскликнула мадам Хорьковый Хвост, прикрыв рот ладонью – так черноногие выражают удивление или изумление. – Кьяй-йо! Что за довод! Я хорошо знаю, что нет девушки в лагере, которая не хотела бы стать его женой. Да не будь этого лентяя, – при этом она ласково стиснула руку Хорькового Хвоста, – если бы он куда-нибудь уехал и больше не вернулся, я добилась бы своего – уговорила тебя взять меня. Я бы ходила за тобой следом, пока ты не согласился.

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru