- Мальчики,- слышу я за спиной,- как мы смотримся?
Это Лариска. Она стоит под ручку с опричником Гогой и поправляет свои красивые волосы. И тут я вдруг вспомнил:
- Лариска, подожди. У меня же для тебя кое-что есть.
- Что?
- Славик,- подзываю я.- Пулей в наш класс. Там в моей парте сверточек. Скорее сюда.
По сцене мечется опричник Лева. Ко всем пристает:
- Кто знает, при Иване Грозном очки носили?
На длинный стол, покрытый красной скатертью, девчата устанавливают бутылки с ситро и жареные пирожки. Нас, артистов, то и дело вежливо отжимают от стола.
Меня трогает Славик, молча протягивает сверток. Я скорее к Лариске.
- Снимай свой кокошник,- тороплюсь я,- на вот, прицепляй.
Она развертывает бумагу, потом марлю и в полутемном углу сцены засветилась, вспыхнула невесомая Нонкина коса.
- Ой!-вырвалось у Лариски.- Это мне? Да?
- Цепляй уж,- говорю я.
Гога приподнял косу кончиками пальцев, морщится:
- Она чистая?
От обиды у меня прямо в глазах темно.
- Ребята, все по местам, даем занавес,- суетится Пелагея Васильевна.
Все идет хорошо. Я стою за кулисами и смотрю, как пируют опричники. Почему-то я им сейчас не завидую. Не хочется ни ситро, ни пирожков.
Женька стучит посохом (лыжной палкой) в пол. Получается все, как у Лермонтова:
И дубовый пол на полчетверти
Он железным пробил наконечником…
А потом Женька насупился, закричал грозно:
- Гей ты, верный наш слуга Кирибеевич,
Аль ты думу затаил нечестивую?…
В зале тишина, мне видно, как тетя Агаша испуганно покосилась на выход.
В общем, все идет как надо. Все по Лермонтову, Потом кто то выталкивает меня на сцену. Я зажмурился. (вскрыл глаза, и кажется, весь зал дышит на меня.
Ты скажи, скажи, Еремеевна,
А куда девалась, затаилася,
И такой поздний час Алена Дмитриевна?! -
кричу я на Лидочку.
- Тише,- подсказывает суфлер,- подойди, дубина, поближе.
- Тише!-ору я.- Подойди, дубина, поближе.
Лидочка подходит ближе.
- Алешка,- шепчет она,- не дури.
Господин ты мой, Степан Парамонович,
Я скажу тебе диво дивное:
Что к вечерне пошла Алена Дмитриевна… -
к меняется Лидочка.
Потом опять все пошло хорошо. Я уже различаю декорации, Лидочку, Пелагею Васильевну. Она стоит за кулисами напротив и спокойно нам кивает.
На сцену вбегает растрепанная Лариска. Все, как у поэта:
Сама бледная, простоволосая,
Косы русые, расплетенные…
Я на нее закричал так, как требует моя роль. Она в ноги повалилася. Поднял с колеи, ешаю, глажу по голове, по спине. И почему-то сам разволновался больше, чем она.
В зале аплодисменты. У ней па лице слезы. Голову мне на грудь и всхлипывает. Я испугался и прямо задрожал. Не знаю, что уж теперь делать. Ревет моя Алена Дмитриевна, И капают у ней настоящие слезы. Я опять ее глажу, разные слова шепчу и даже поцеловал в ухо. А она прямо захлебывается и даже заикается:
Ты не дай меня, свою верную жену,
Злым охульникам в поругание!…
Повисла на мне, рук не расцепляет и ревет по-настоящему.
"Вот так штука,-думаю,-что же теперь делать?» А зал ну прямо разрывается от аплодисментов. Начал снова гладить, лизнул другое ухо. Приятно, просто жуть берет.
- Алешка, не увлекайся,-шепчет старая Еремеевна.
Дали занавес. Антракт.
В нашей уборной покуривают старшеклассники. У двери выставлены «сигнальщики». Верзила с прыщами на лице, тот самый, что хотел прогнать Славика с комсомольского собрания, меня поучает:
- Ты бы ее обнял крепче и прямо в губы, прямо в губы. А? - наклоняется он и противно смеется мне в лицо.
- Дурак ты,- говорю я.
В уборной стало очень тихо.
- Что ты сказал, тюбик?
- Дурак ты.
Он описывает полукруги около меня и все время переспрашивает, что я сказал. Мне некогда. Я занят: никак не застегивается нижняя пуговица кафтана. Ну и шили же при Иване Грозном!
- Помоги застегнуть,- прошу я.
- Что ты еще сказал?
- Да вот эта пуговица не застегивается. Кругом хохот.
А тут влетает красный Славик.
- Алеша, сейчас начнется, скорей!
* * *
Начинается последнее действие песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова.
- Где ты все ходишь? - ахает Лидочка.- Ведь сейчас начинается погибель моя.
Около - Пелагея Васильевна, старается быть спокойной, но у нее не получается.
- Ребята, Алеша и Гога, Слушайте меня. Сейчас последнее действие. Соберитесь, ребята. Вот ты, Гога, опричник, царский слуга. Но ты… как бы тебе сказать… тоже человек. А вот тебя, Алеша, обидели…
Она вдруг оборачивается, сердится.
- Тише вы!
Стихли молотки. Рядом ребята на цыпочках проносят декорацию.
- Ты, Алеша, сейчас будешь не купец. Ты человек. И тебя обидели. Понял?
Я киваю.
Откуда- то появился взлохмаченный, мокрый наш вожатый Гриша. У него в руках огромный кривой гвоздь.
- Хорошо, хорошо все получается,- ободряет он нас,- только учитесь на «отлично».
- Ребята, по местам,- спокойно говорит Пелагея Васильевна.- Все у вас идет хорошо.
Женька мне бороду свою отдал, а себе прилепил бумажную.
- Я сейчас буду на втором плане,- объясняет он,- а ты v самого края. У меня не заметят.
Занавес пока закрыт. Мы с Гогой стоим друг против друга. Он показывает, куда мне сейчас ударит.
- Прямо в грудь, в твой крест,- говорит Гога, раскачивая кулак. - А ты мне вот сюда, в левый висок, только не очень. Понял, Алешка?
Я молчу. Почему-то подумалось о Нонке. Наверное, ей сейчас приятно было увидеть на сцене свою косу.
- Ты оглох? - спрашивает Гога.- Бей, но не сильно. Так Пелагея Васильевна просила. Помнишь?
Вдруг заскрипел, задергался наш занавес. Началось.
Гога Женьке кланяется, вызывает па кулачный бой любого бойца. Потом я в круг выхожу и тоже Женьке кланяюь. Женька бровями поводит, лыжной палкой в полу точки делает, хмурится. Все опричники ему в рот смотрят.
Ну, значит, приготовились мы к драке, то есть к кулачному бою. Сказали друг другу все слова, какие надо, и приготовились. Богатырский бой начинается.
Гога размахивается, а я грудь подставляю. Ударил он. Ударил сильно. Не знаю, как я устоял. Гога в зал смотрит, прошелся, подбоченясь, по сцене, опять встал напротив.
А потом вдарил и я. Показалось мало - вдарил еще. А тут захотелось и еще. Он даже не защищается - только пятится в угол и все кричит:
- Так нельзя… Это не по Лермонтову…
- Это фольклор,- говорю я.
Женька сигает со своего трона, разнимает нас, а тут заскрипел, задергался занавес. На сцене Наташа, Пелагея Васильевна, моя мама, Костя и еще кто-то.
