- Опять? - удивляется Лидочка.

- Ну, это уже исторический фильм,- поправляет Славика Лева,- а нам нужно сегодняшний день.

- А он и сегодня смотрит,- упорствует Славик.- Мы с малышами в пряталки играли, я залез за сарай и все видел.

- Неужели? - часто моргает Лидочка.

- Слушай, молекула, катись отсюда,- говорю я Славику.- Ну, давай двигайся, радость моя.

- Пойдем, Славик,- встает Лидочка,- мне тоже пора. Они уходят. Лева потирает лоб, вздыхает:

- Вот это и называется киносценарий.

* * *

После уроков мы, артисты, остались. Пелагея Васильевна слушает, как мы читаем роли. Сейчас она не за своим столиком, а сидит на первой парте в нашем кружке, сидит совсем рядом со мною и, словно мама, сердится:

- Алешка, не болтай ногами.

А я уже не Алешка, а купец Калашников. Читаю свою роль. Стараюсь погромче. Ору на весь класс:

Уж ты где, жена, жена, шаталася,

На каком подворье на площади…

Тетя Агаша в дверь заглянула, кивнула учительнице, успокоилась.

Уж гуляла ты, пировала ты,

Чай с сынками все боярскими!…

Пелагея Васильевна морщится:

- Ты зачем орешь?

Да ведь она же моя жена,- киваю я на Лариску.

- Но ты же ее любишь… Понимаешь, любишь. Ведь так у Лермонтова?

Эх, при чем здесь Лермонтов? Ну то Лермонтов, а то мы. Теперь свою роль читает Лариска. За ресницы глаза спрятала, руками кофточку теребит, говорит тихо-тихо:

- Государь ты мой, красно солнышко,

Иль убей меня или выслушай!

Потом она чугь-чуть помолчала, начала читать дальше и прямо вот-вот расплачется. У ней в горле какие-то перегородки. Вроде как кричать хочет, а ее что-то душит.

И он стал меня целовать-ласкать

И, целуя, все приговаривал…

Гога громко хохочет.

Пелагея Васильевна карандашиком постучала, он осекся. Мне сейчас очень нравится Лариска. Вот это да! И где это она так научилась? Надо же!

Как это здорово у нее про поцелуи. Ну, хотя это не у нее, а у Лермонтова.

И ласкал он меня, целовал меня,

На щеках моих и теперь горят,

Живым пламенем разливаются

Поцелуи его окаянные…

Лариска локтем закрылась, голову вниз. Гога прыскает. Мне не по себе: «Может быть, дело совсем не в Лермонтове?»

- Так, хорошо,- говорит Пелагея Васильевна.- Теперь ты, Алеша.

- Что?

- Продолжай.

- Чего продолжать?

- Ну, смотри в книгу и читай роль.

Я. смотрю в книгу… Неужели они вправду уже целовались? А может быть, она такая уж актриса?

- Ну, читай же, Алеша.

- Значит, так… В общем, так… «Я скажу вам, братцы любезные, что лиха беда со мной приключилася…»

- Громче,- просит Пелагея Васильевна.- Ты, что? Умиающий? Повтори-ка.

А что мне жалко, что ли, вздохнул поглубже и…

Опять тетя Агаша в дверь просунулась. Не уходит. Стоит с ведром и шваброй, слушает.

Я замолчал. Пелагея Васильевна ничего не говорит. Все молчат. Только тетя Агаша на швабру хмурится, тихо сморкается:

- Да, да… все правда… так вот и в жизни…

И пошла себе, цепляясь в дверях ведром со шваброй.

Пелагея Васильевна книжкой шелестит, Гога снова роли бормочет, Лариска у окна вертится, себя разглядывает, Женька тренируется бровями шевелить. Он ведь царь: ему нужно на всех людей страх нагонять. А Мишка просто опричник, слуга царский. У него слов нет. Он только за столом должен сидеть и кубки поднимать. Говорили, что ситро будет к царскому столу. Ну, а пока ситро нет, так зачем же Мишке притворяться? Он просто сидит, на стены смотрит, портреты вождей изучает.

- Ну, так,- задумывается Пелагея Васильевна.- В общем, все хорошо. Теперь по ходу песни вы должны драться. Вот ты, купец Калашников, и ты, опричник Кирибеевич. Как это у вас получится, я не знаю.

Она смешно пожимает плечами, близоруко щурится:

- Я просто не знаю, как мужчины дерутся.

Мы наперебой поясняем. Она, конечно, ничего не понимает, все время морщится:

По- моему, в рассказе о драке нельзя избежать слова «морда», это Пелагее Васильевне очень не по душе. Она просто не понимает, что по лицу не бьют, а уж если бьют, то, конечно, «по морде».

- У Лермонтова сказано про два удара,- говорит учительница.- Первым ударяет Кирибеевич и удар попадает в грудь Калашникову. Вот слушайте:

Размахнулся тогда Кирибеевич

И ударил впервой купца Калашникова…

Мне как- то очень ясно представилась широкая грудь купца, медный крест и росинки крови.

- Потом,- говорит Пелагея Васильевна,- ударяет купец Калашников. Вот слушайте:

…Изловчился он, приготовился.

Собрался со всею силою

И ударил своего ненавистника

Прямо в левый висок со всего плеча…

И опять мне представился опричник и даже, как попало ему в левый висок. Ну, конечно, в левый. Ведь Калашников бил правой рукой. Вот это драка: раз, раз - и все в порядке. Не то что сейчас дерутся мальчишки. Кулаками размахивают долго, а толку никакого. Один воздух месят, и все.

- Значит, мальчики, не увлекайтесь,- предупреждает Пелагея Васильевна.-Сначала ты, Гога, бьешь Алешу в грудь. Ну, конечно, потихоньку. А потом ты, Алеша, бьешь будто бы в висок,- она задумывается.- Конечно, несильно. Ну, как бы тебе сказать? В общем, плавно. Прикоснулся, и все. Понятно?

- Понятно,- угрюмо говорю я.

- Ну, вот и хорошо,- радуется она.

У Лидочки - очень коротенькая роль. Она играет Еремеевну - старую работницу в доме купца Калашникова.

У нее совсем мало слов. Она их хорошо знает и сейчас сидит рядом с Мишкой, тоже портреты разглядывает, о чем-то с ним шушукается. Мне досадно.

- Пелагея Васильевна,- громко спрашиваю я и чувствую, как загорелись уши,- а купец Калашников по ходу спектакля может целоваться со своей женой?

Лидочка сразу встряла:

- У Лермонтова этого нет.

Пелагея Васильевна спокойно листает книгу, сверяется:

- У Лермонтова, Алеша, вот так сказано:

Задрожалась вся моя голубушка,

Затряслась, как листочек осиновый,

Горько-горько она всплакалась,