- Давайте еще так,- предлагает он.
И опять к нам в сарай заползло противное уныние. Где же достать эти несчастные шестеренки?
Пришел Бахиля. Посмотрел на нас, все понял, молча уселся на пороге.
- Может, в гипсе попробовать отливать. У отца есть гипс. Я принесу.
Женька не согласен. Говорит, что гипс тоже не выдержит. Женька скульптор, ему виднее.
- А что, если из двух ластиков?-предполагает Лидочка.- Вырежем из ластиков два кольца. Тесно их прижмем друг к другу, вот так,- показывает она,- ведь у резины большое трение. А?
Мы обдумываем, молчим. Один Славик подтвердил, что у резины большое трение, и напомнил про тетрадь с дырками.
Из двух ластиков вырезали два конуса. Плотно посадили их на оси, прижали друг к другу: вращаем одну ось, вращается и другая. Закрепили на оси нашу жестяную ось. Пробуем. Вращается.
Сейчас только Славик крикнул:
- Мировецки!
А мы все помалкиваем. Дело в том, что с нагрузкой резиновый конус все-таки, как ни нажимай, проворачивается.
Отдали оба конуса Славику. Ведь скоро в школу. Скоро он раскроет новенькие, без клякс, тетради.
Целыми днями не выходят из головы эти проклятые шестеренки. Мы бредим ими, мы спрашиваем о них у взрослых, а Славик даже тайно от нас исследовал дома швейную машинку, после чего три дня его не выпускали на улицу.
Мы ищем эти шестеренки во всем, что хоть чем-нибудь напоминает технику: в мясорубках, в электрическом звонке, в будильнике и даже в уборной, в сливном бачке.
Неудачи расхолаживают нас. Славик начал строгать себе пистолет. Мишка принялся выпиливать расческу. То же самое немедленно подхватили Женька с Левой.
Дело в том, что у нас вдруг как-то сами собой незаметно появились шевелюры. В моду входил «политический» зачес. Это значит, волосы смачиваются водой, а потом зачесываются назад и весь день прижимаются тюбетейкой. К вечеру тюбетейка снимается и, пожалуйста,- днем был просто Женькой, а сейчас, вечером, полюбуйтесь: Евгений Кораблев с «политическим» зачесом, да еще поверх куртки с «молнией» белеет воротничок рубашки «апаш».
Ну, это все ничего. Пусть ребята пофорсят. Меня и Лидочку пугает другое: мы перестали по-настоящему работать.
Днем еще кое-как водим напильниками по железкам, а к вечеру, когда засеребрятся от света из окна листья тополей, ребята чутко прислушиваются к разным звукам в нашем дворе.
Я знаю, чего они ждут. Это Ларискин патефон. Гога из дом пять и Лариска со своими хохочущими новыми подружками вытаскивают прямо во двор патефон, и с этой минуты наши напильники двигаются в такт «Утомленному солнцу».
Первым не выдерживает Женька.
- Пойду посмотрю немножко,- говорит он и виновато просит Лидочку полить ему из кружки на руки.
Потом, сняв тюбетейку, «чуть-чуть посмотреть» уходит Мишка, за ним Лева. А потом и я, избегая взгляда Лидочки. Славика загоняют домой, и только одна Лидочка остается в сарае. И еще долго электрический свет сквозь щели сарая мучает нас, не дает спокойно танцевать.
Гога утешает:
- Да брось ты на свой сарай любоваться. Не все же работать. В жизни только раз живем. Хватай вон ту с косичками. А я Лариску. Лариса, прошу вас,- наклоняется он перед Лариской.
Я иду к сараю. Здесь Лидочка подметает пол, раскладывает по полкам наш инструмент.
- Ты чего же вернулся?- спрашивает она.
- А ты что думала? Так я и уйду?
- Ничего я, Алешка, не думала. Просто скоро в школу, а еще столько нужно сделать.
- Какое число сегодня?
- Пятнадцатое августа. Через три дня День авиации. Забыл?
Я молча помогаю ей убираться. Потом приходит Мишка, садится на стол, натягивает свою тюбетейку.
- А ты чего пришел?- спрашивает его Лидочка.
- Не танцуется,- вздыхает Мишка. - Сейчас отца проводил. В ночной полет. Тренировка у них ко Дню авиации.
Во дворе хохочут девчонки, патефон разоряется:
Все хорошо, прекрасная маркиза, И хороши у нас дела… Но вам судьба, как видно, из каприза, Еще сюрприз преподнесла…
Лева с Женькой возвращаются вместе.
- Ну их,- говорит Лева и разыскивает свою тюбетейку.
- Где их достать, эти несчастные шестеренки?- смотрит в потолок Женька.
Мы помалкиваем.
Патефон надрывается совсем близко у сарая. Лева выглянул, засмеялся:
- У самой двери установили. Взвизгивает, дразнит патефонная пластинка:
Раз живем на свете
Настя, Настя, Настенька…
Раз ведь молодость бывает нам дана…
- Ребята,- говорю я,- так дальше нельзя. Ведь скоро в школу.
- Ну, а где достать шестеренки? - горячится Мишка.- Все равно дальше тупик.
А за стенкой сарая патефон настойчиво сообщает:
Марфуша все хлопочет,
Марфуша замуж хочет,
И будет верная жена…
Лева косится на дверь, морщится, потом встает, медленно всех обводит очками:
- А как же наша клятва? Ведь даже землю ели.
- Не будем больше танцевать!-горячится Женька.
- Ты ведь первый уйдешь, как патефон услышишь,- говорю я. Женька не отвечает, долго лохматит свой «политический» зачес.
- Придумал,- упавшим голосом говорит Лева.- Нужно всем остричься наголо.
Мы задумались. Молчим.
- Правильно!-вдруг кричит Мишка.- Тогда отступать будет некуда. Как говорится, позади Москва.
- Все-таки жалко,- мнется Женька.- На солнце не так печет.
Мы осторожно трогаем дорогие нам зачесы, смотрим на Лидочку. Она смеется:
- Волосы потом еще лучше будут расти. А какое теперь солнце? Уже осень скоро.
- Ну, так как?- спрашивает Лева и смотрит не на нас, а на аппарат.- Решили?
- Решили,- тихо отвечаем мы.
За дверью радостно захлебывается патефон:
А Маша чаю, чаю наливает, И взор ее так много обещает…
Лидочка встает, поднимает руки:
- Ребята, нам нужен свой гимн. Я предлагаю «Не спи, вставай, кудрявая…» Начали.
Лидочка весело дирижирует, а мы все хором:
Нас утро встречает прохладой, Нас ветром встречает река, Кудрявая, что ж ты не рада Веселому пенью гудка…
Хорошо звучит песня в тесном сарае. Бьется она о стенки, взлетает к потолку.
Мишка дверь открыл, и бодро, задорно понеслась песня в темный двор:
Не спи, вставай, кудрявая, В цехах звеня, Страна встает со славою Навстречу дня…
Нам видно, как Гога и его дружки осторожно оттаскивают стул с играющим патефоном подальше от нашего сарая.
Утром я первым делом - к зеркалу. Рукой прикрыл свой зачес. Ничего получается. Можно стричь. Сойдет. Боком повернулся, тоже ничего. Жалко, не видно, что получится сзади. Ну, наверное, сзади как спереди.
- Ты чего там вертишься у моего зеркала? - Это сонный голос Нонки.- Ведь еще молоко на губах, а уже фасон. Все девочки на уме.
- Эх, Нонка, Нонка…
- Что, Алешка?
- Ничего-то ты не понимаешь.
- Я все понимаю. Постарше тебя. Пережила это.
- Что это?
- Ну, вот это самое.- Она высунула руку из-под одеяла, рисует что-то вроде головы и кудрей.
Что с ней говорить!
Просто не о чем с ней разговаривать.
Во дворе на скамейке - все ребята.
- Долго ты,- говорит угрюмо Женька.
- Нонка задержала.
- Чего она?
- Да хочет тоже остричься… Все советовалась. Лидочка заинтересовалась:
- Как? Совсем?
- Да как тебе сказать… Что-то там оставить, а что-то отрезать.
Лидочка успокоилась.
Женька осторожно свою шевелюру потрагивает. На нас не смотрит, все больше к Лидочке обращается:
- Вообще-то ребята… Вот возьмем древних греков.
Мы переглянулись и взяли этих «древних греков». Женька продолжает:
- У них все скульпторы, поэты там разные все с прической…
- А кто же наголо бритые?-спрашивает Лидочка.-Я в музее видела. У них много без волос.
Ну, это разные мудрецы, ученые, изобретатели - те, верно, лысые.- Подумал, уточнил: - А может, стриглись наголо… Я не знаю.
