И 11-го с утра было видно, что суд тянет дело, поскольку судья сообщила, что заседание будет около часа из-за ее занятости — заслушаем Огорелкова и все. Начали слушать… и Огорелков далеко переплюнул своего начальника. К примеру, сначала вроде бодро начал, что он сделал выводы, что в материале «Смерть России!» есть такие признаки экстремизма, как насильственное изменение конституционного строя и нарушение целостности России потому, что насильственное изменение конституционного строя и нарушение целостности России — это лингвистические понятия и находятся в сфере его специальности.

Но когда я его спросил, что такое насильственное изменение основ конституционного строя и как именно Дубров призывает нарушить целостность России, то Огорелков начал откровенно бэкать, мэкать или отмалчиваться. И, в конце концов, сообщил суду, что насильственное изменение конституционного строя и нарушение целостности России — это таки не лингвистические понятия и в сферу его компетенции таки не входят. Мало этого, мужик, ни с помощью судьи, ни с помощью прокурора не смог объяснить, что он имел в виду под понятием «насилие», когда делал вывод, что материал «Смерть России!» призывает к насилию. Вообще не смог объяснить, что это такое — «насилие». Думаю, что ни прокурор, ни судья не ожидали увидеть такого идиота среди «бойцов невидимого фронта».

(И вот по «заключениям» таких мерзавцев, по заказу лобби Израиля мерзавцы прокуратуры фабрикуют дела, а мерзавцы в судах душат свободу слова в России и отправляют русских в тюрьмы.)

Заслушав перлы Огорелкова, судья объявила перерыв, посовещалась… и начала гнать дело к приговору на предельной скорости. Мои и адвоката ходатайства отметались с ходу, в том числе и такое.

«Я ранее давал заявление об отводе экспертам ЦСТ ФСБ по причине их крайней заинтересованности в исходе этого дела, теперь, после допроса эксперта Коршикова, я хочу сделать заявление о возбуждении против него уголовного дела по признакам статьи 307 УК РФ.

Эту возможность мне дает УПК РФ.

…Но суд, при оценке доказательств может отказаться принять в качестве доказательства экспертизу Коршикова из-за бросающейся в глаза некомпетентности этого эксперта, и вина с Коршикова за заведомо ложную экспертизу перейдет в служебный проступок того начальника Коршикова, который поручил Кортикову проводить лингвистическую экспертизу. Мотив Коршикова в даче заведомо ложного заключения исчезнет и заменится его некомпетентностью.

Поэтому я сначала заявляю отвод Кортикову по основаниям подпункта 3, пункта 2 статьи 70 УПК РФ: «Эксперт не может принимать участие в производстве по уголовному делу:…если обнаружится его некомпетентность». Если суд не согласится с моими доводами и сочтет Кортикова достаточно вменяемым и компетентным, то тогда я сделаю заявление о возбуждении против Кортикова уголовного дела за заведомо ложное заключение.

Начну с того, что речь Кортикова при даче им показаний не только выявила синдром «Я начальник — ты дурак», но и заставляет задуматься об его адекватности. Вспомните, что на довод адвоката о том, что церковь использует слово «жид», Кортиков безапелляционно заявил: «церковь, так сказать, свое получит». А на замечания адвоката, что она использует это слово веками, Кортиков так же уверенно ответил: «Ну, значит, перестанет использовать». Вспомните его апломб и заверения, что подсудимого обслужил лучший эксперт, вспомните то, что он называет своих подчиненных «мальчиками». Все это дает основания полагать, что он не вполне адекватно воспринимает реальности этого мира, но это проблема его начальников, хотя, конечно, если он хороший специалист, то начальству приходится его выходки терпеть.

Я же обращаю внимание суда, что Кортиков не только по первоначальному образованию математик, он и в дальнейшем специализировался только в математике, поскольку имеет ученую степень не кандидата филологических наук, а кандидата физико-математических наук. Скорее всего, его работа заключается в составлении компьютерных программ по дешифровке текстов и выявлению авторов текстов по частотности использования определенных слов. Поэтому он и считает себя лингвистом-автороведом, но к собственно лингвистике его образование и опыт работы не имеют никого отношения.

Кортиков это понимает, поэтому не случайно от-ветил о своем математическом образовании только после настойчивого, третьего вопроса суда об этом. И понимая, что его образование в плане проведенной экспертизы не может не вызвать сомнения, Кортиков, тем не менее, не сообщил, что он когда-либо посещал хоть какие-либо курсы по филологии или имеет лицензию на производство собственно лингвистических экспертиз. То есть даже по формальным основаниям, Кортиков не вправе проводить лингвистические экспертизы.

Для целей данного заявления я буду считать, что Кортиков абсолютно несведущ в вопросах права, в том числе, никогда не вникал в УПК РФ и не понимает, кто такой судебный эксперт, и что такое заключение эксперта. Будем считать, что Кортиков не понимает, что заключение эксперта это доказательство по делу, а доказательства — это сведения.

В конце концов, под давлением вопросов, на которые он не мог ответить, Кортиков признался, что его конечный вывод о том, что заглавие материала «Смерть России!» является призывом к экстремисткой деятельности, и о том, что он призывает к насильственному изменению конституционного строя, являются не сведениями, не фактами, проистекающими из законов лингвистики, а его убеждениями, которые суд волен принимать в качестве доказательства или не принимать.

Вот его высказывания по этому поводу:

«Да, та лингвистическая квалификация, которая дается в тексте заключения, в ряде случаев может существенно отличатся от юридической. Привожу простой пример: Закон «О противодействии экстремист-ской деятельности» претерпел ряд редакций. В принципе мы, как лингвисты, не обязаны отслеживать все изменения в законодательстве. Когда он принят… та или иная редакция… А вот юрист — обязан. Когда он получает мое заключение, где подробно расписано, какое именно деяние, квалифицируемое как экстремистская деятельность, то он должен видеть, какая редакция закона действовала на момент совершения самого деяния. Вот сейчас — это экстремистская деятельность, а может, это время было 2 года назад, когда была другая редакция закона, а он не попадает под это, поэтому итоговая квалификация будет юридической».

Как видите, он считает обязанностью эксперта дать квалификацию преступления, а судья обязан проверить, соответствует ли данная экспертом квалификация действующему законодательству.

Или вот такой его перл: «Я исхожу из того, что призыв к тотальному уничтожению государства может быть истолкован, как призыв к свержению основ конституционного строя. Я исхожу из такой посылки, я не доказываю эту посылку. Это вопрос юристов. Я исхожу из того, что… Пусть юристы доказывают. Если эта посылка справедлива, то, если не справедлива… Пусть юристы доказывают».

От эксперта требуются сведения, а Кортиков дает суду посылки для самостоятельного поиска судом доказательств — этих самых сведений.

А вот адвокат начал формулировать Кортикову вопрос: «Вы же пишете, что «рассматривается экспертам как преступление», то есть, вы свое мнение даете, что является преступлением…».

Кортиков его перебивает: «Я рассматриваю, как преступление, я не являюсь юристом, я не могу доказать, преступление это или не преступление. Я лично рассматриваю это как преступление. На основе этой посылки, я делаю следующие логические выводы и окончательные. Мое заключение должно быть оценено судом».

Для сравнения вспомните ответы эксперта Секераж на аналогичные вопросы обвинителя.

«Прокурор. А то, что вы заложили в своем экспертном заключении — это ваше индивидуальное восприятие?

Ответ. Нет, это экспертная оценка.

Прокурор. Правильно ли я вас поняла, что эксперт законодательством все-таки пользуется?

Ответ. Знание законодательства и знание права является составной частью специальных знаний эксперта, но не умение квалифицировать деяния».