– Здравствуй, как тебя зовут? – рискнул заговорить я, видя в ней возможное освобождение от пут.

Никакого ответа. Она продолжала разглядывать меня, как будто решила заучить наизусть. Я поступил так же. Около четырех лет, в простых джинсах, светло-розовой майке и вязаной кофте. Круглое личико и пухлые щеки, усыпанные пятнышками веснушек. Большие зеленые глаза, маленький вздернутый носик. И два чудесных хвостика над ушами.

«Наверное, боги сошли с ума»[9]. Вот фильм, который мне вспомнился. Я был бутылкой кока-колы, упавшей в пустыне Калахари, чем-то необычным, что разглядывают с недоверчивостью и вниманием.

– Посмотри, малышка, в ящике наверняка есть ножницы, не можешь ли ты развязать меня, пожалуйста?

Опять никакого ответа. Она обошла мою несчастную трогательную тушу и присела на корточки, чтобы рассмотреть поближе. От нее пахло клубникой.

– Ты правда не хочешь меня развязать?

И тут она убежала. Я расслышал, как вдали хлопнула дверь коровника, потом звук ее шагов по гравию, когда она вернулась, тоже бегом, улыбаясь во весь рот.

– Я не должна тебя развязывать, но могу разговаривать с тобой, сколько хочу.

Потрясающе!

Ну что ж, давай поговорим!

– Как тебя зовут?

– Сюзи. А тебя?

– Оливье. А ты кто?

– Ну, Сюзи. А ты?

– Ну, Оливье. Но… я хочу сказать… кто твоя мама?

– Ну, мама.

Далеко продвинулись!..

– Оливье как дерево олива?

– Да, как дерево. Ты знаешь названия деревьев?

– Всех, которые в лесу. Мы часто гуляем по лесу, поэтому я их все знаю. Граб, бук, дуб, каштан, береза…

– А оливы в лесу есть?

– Нет, но это любимое мамино дерево. И потом, я люблю оливки в пицце, и она мне объяснила, откуда они берутся.

– Ты живешь здесь?

– Да.

– А твоя мама – это та дама, которая сейчас доит коров?

– Ну да, – произнесла она как нечто настолько самоочевидное, что вопрос показался совершенно нелепым.

Мог бы и сам понять. Но она ни слова не сказала о дочери.

– Это мама тебя связала?

– Да.

– А почему она тебя связала?

– Потому что я ее напугал.

– Ты что-нибудь продаешь?

– Хм… нет.

– Тогда зачем ты пришел?

Вопрос, который я задаю себе уже некоторое время.

А потом из-под какой-то кухонной мебели выползло это чудовище. Огромный мохнатый паук. Ненавижу пауков. Мало кто это знает. Все-таки немного стыдно при моих метре девяноста пяти сантиметрах бояться пауков. Змеи, мыши, кошки – на них мне плевать, но вот пауков… не могу. Насекомое наверняка это почувствовало, потому что двинулось прямо ко мне. И не шевельнуться. Я дунул на него, но в позиции «на животе» возможности моих легких были сильно ограничены. Я дул и дул, в полной панике.

– Ты его боишься? Хочешь, чтобы я его связала?

Я глянул на нее слегка раздраженно. Способен ли ребенок ее возраста на столь убийственный юмор? Но она широко улыбалась, и я тоже улыбнулся. Потом она ухватила его своей ручкой и выбросила вон, заметив:

– Маленькие животные никогда не едят больших. Ты когда-нибудь видел, чтобы курица съела мамонта?

Действительно, не видел.

Если б она знала, почему я боюсь.

– А твой папа? Его нет дома?

– Нет. У меня нет папы. Тебе сколько лет?

– Тридцать восемь.

– Ты старее мамы.

– А тебе?

– Пять с половиной. На будущий год я пойду в подготовительный класс, а потом в школу, это так здорово! У тебя есть девочка?

– Хм… нет.

– А у меня есть мальчик, его зовут Луи, и он очень милый. Он мне отдает кусочек своего полдника. И…

В результате ей удалось помочь мне скоротать время. Она даже попросила поспрашивать ее по таблице умножения на два, она как раз ее учила. Я не очень в курсе, но мне кажется, в ее возрасте учить таблицы еще рановато. Хотя, судя по живости ее ума, может, и нормально. Не считая затекшего тела, я понемногу привыкал к этому дискомфортному положению. Зато мой мочевой пузырь с ним не хотел мириться. Адреналин от паука. Это мощное мочегонное.

– Ты не могла бы пойти сказать маме, что дядя, которого она связала, очень хочет пи-пи и просит разрешить тебе его развязать?

– Хорошо!

Забрезжила надежда выйти из кризиса. К тому же все правда. Не буду же я писать под себя. Ситуация и так достаточно унизительная.

Она вернулась через несколько минут и объявила, что нет, она не должна меня развязывать, и что мама велела сказать мне, чтоб я потерпел. Но что ей велено накрыть стол к ужину. Чем она и занялась со всей добросовестностью. А поскольку я располагался между кухонным столом и посудным шкафом, она аккуратно перешагивала через меня раз десять.

– Ты поешь с нами?

– Не думаю, вряд ли…

– Жаль. Ты такой смешной.

Не сомневаюсь.

Сюзи накрыла на стол, устроилась рядом с лейтенантом, у его связанных ног, с листком бумаги и цветными карандашами и рассказывала ему таблицу умножения на два, как если бы в ситуации не было ничего необычного. Довольно странное зрелище. Меня оно рассмешило. Недавний страх ослаб. Однако пугать меня таким образом было непростительно.

– Ну-ка, Сюзи, быстро наверх умываться!

Она встала, положила свой рисунок на пол, под нос лейтенанту, и побежала к лестнице. Паук с милой улыбкой, розовым платком на голове и маленькими сердечками на конце каждой лапы. Я не поняла смысла рисунка. Я не всегда и не все понимаю в Сюзи.

Руки у него приобрели легкий фиолетовый оттенок, наверно, я слишком сильно затянула. Я взяла большой кухонный нож и перерезала веревки, что вызвало у него стон боли. Будет знать. Я велела ему исчезнуть и поднялась к Сюзи, поглядывая в окно, чтобы удостовериться, что он ушел.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы покинуть дом. Наверно, больно было встать и удержаться на ногах, потому что я видела, как он шел через двор, хромая и потирая запястья. Чуть подальше он остановился пописать. Слил по меньшей мере литр, так долго это длилось. Потом он исчез за домом, по-прежнему ковыляя – так ходят босиком по гравию в начале лета.

Спустившись, я поняла, почему у него ушло столько времени. Он взял с письменного стола стикеры и расклеил их повсюду.

Единственное слово.

На шкафу – Простите; на столе – Простите; на зеркале над умывальником – Простите; на двери туалета – Простите. Рисунок Сюзи исчез, на его месте тоже был приклеен стикер с надписью: Спасибо, он очаровательный.

Стоило его развязать, он снова стал привлекательным.

Мне это не нравится.

Бывают такие люди – не знаешь, к какой категории их отнести: ведут себя отвратительно, но никакого отвращения к ним испытывать не удается. Словно в ловушку попадаешь, и возникает ощущение, что ты влип в самую середину паутины, как косоглазая муха, которая не смотрит, куда летит.

В мои планы не входило запутаться в паутине и дать себя сожрать почем зря.

Пусть он приходит, этот паук, даже с сердечками на каждой лапе и ангельской улыбкой, я сумею за себя постоять.

Может ли одно слово так завладеть вашим рассудком, что вы видите его повсюду и слышите беспрестанно? Оно маячит у вас перед глазами, как самолет, который тащит рекламный транспарант над полным народа пляжем в середине лета, среди бесконечного мельтешения тел. Такое чувство, что оно приклеилось к радужке глаза, как надпись помадой на зеркале. Отражение в нем разглядеть можно, но сквозь это слово.

– Исчезните!

Вот единственное, что она сказала, развязав меня. А потом сама исчезла, поднявшись по лестнице. Я думал, что смогу поговорить с ней, еще раз попросить прощения, постараться объяснить свой поступок. Правда, для начала было бы не лишним и самому в этом разобраться. Но плевать на мои сомнительные объяснения, она все равно решительно не собиралась их слушать.

Вам случалось мечтать, чтобы время повернуло вспять и вы могли бы поступить по-другому в данной конкретной ситуации? Получить второй шанс? Именно это я и испытывал, причем впервые в жизни. Точно так же впервые моя бинарная система дала сбой. Впервые возникло чувство, что у меня изменилась линия рисунка, карандаш в последние дни движется более мягко, округло. Впервые маленькая девочка сказала мне, что я смешной. Говорят, устами младенца глаголет истина.