Она с вызовом посмотрела ему в лицо.

– Хочу.

После второго бокала она слегка успокоилась.

– Как, ты сказал, тебя зовут?

– Сеск. Полный имя – Франсеск, но я как Фабрегас. Футбол… Барселона…

Он сделал мечтательное лицо и покрутил в воздухе руками.

– А ты имя?

– Сардана.

Сеск не сумел скрыть удивления.

– Сардана? Родители жил в Каталония?

– Нет, они из Якутии. Это Сибирь. И тут никогда не были.

– Откуда знать про сардана?

Она пожала плечами:

– У нас часто девочек так называют. Обычное имя.

– Сардана – не имя, – загорячился он. – Это танец. Очень важно для Каталония. Свобода. Национальный дух. Франко запрещал.

– У нас тоже национальный дух. Только сардана – это цветок.

Он помолчал.

– Красивый?

– Да. Разновидность лилии.

– Какой цвет?

Она вздохнула:

– Разные бывают… Красные, оранжевые… Очень красиво.

– Как ты?

Она посмотрела ему в глаза и перестала улыбаться.

– Кто-то обещал сумку вернуть.

Сеск поднялся из-за стола, но уходить почему-то медлил. Как будто ему нужно было на что-то решиться. Он потоптался несколько секунд на одном месте, посмотрел на арабов у стойки, на Сардану, потом нахмурил брови и зашагал к выходу. У двери он еще раз обернулся и ободряюще махнул ей рукой.

Через час она поняла, что он не придет. Бармен за это время успел перемыть не только всю посуду, но и пол. Арабы незаметно переместились ближе к ней и сидели теперь за соседним столом. Обглодав жареные ребрышки, они стали, не мигая, смотреть на нее и произносить односложные фразы. Орухо к этому времени уже выветрился, поэтому выглядели эти мужчины совсем не забавно. Когда она собралась уходить, один из них пересел за ее столик.

Сардана поднялась на ноги. Араб улыбнулся и попытался взять ее за руку. Она отшатнулась. Бармен что-то сказал по-испански, но арабы в ответ лишь засмеялись. Им нравился ее испуг. Они заметно оживились от ее страха – как будто в пресную пищу кто-то щедро добавил им пряных специй.

Продолжая смеяться, они о чем-то говорили между собой, но Сардана их не слышала. Она видела, как шевелятся их губы, как вздрагивают от смеха их плечи, однако звуки не доходили до нее. Они словно застряли в прозрачном, но непроницаемом облаке, которое окутало ее с ног до головы, заставив оцепенеть и внушая нелепую надежду на то, что с нею ничего не случится, пока она неподвижна, пока она не сделает шаг, пока не выйдет из этого облака.

Затем откуда-то из-за спины смеющегося араба появилось очень серьезное лицо Сеска. Араб скользнул влево, второй вскинул руку, и в следующее мгновение Сардана почувствовала, как что-то увлекает ее к выходу. Завороженно отдавшись чужой воле, она немой тенью проплыла мимо барной стойки, сделала еще пару шагов, преодолевая густую глубоководную плотность, и наконец вынырнула, жадно вдохнув, почти задыхаясь уже, на поверхность залитой солнцем Барселоны.

Звуки вернулись на небольшой площади у собора, где под громкую и торжественную музыку духового оркестра взявшиеся за руки люди мерно переступали с ноги на ногу и невысоко подпрыгивали, образовав несколько больших кругов. Убранные в хвосты волосы девушек раскачивались у них за спинами, как темные маятники. Юноши были внимательны и строги.

– Вот сардана, – сказал ей Сеск и потянул за собой к одному из кругов.

Люди с готовностью расступились, принимая их в круг. Сардана ощутила в свободной руке чью-то руку и стала неторопливо подпрыгивать вместе со всеми. Плавные движения, мерное перешагивание, вытянутые руки, соединенные с другими руками и поднятые почти до уровня головы, – все это было совсем не похоже на ее родной осуохай, и в то же время это был он.

– Не плачь, – сказал Сеск. – Все хорошо. Туда посмотри…

Он кивнул в центр круга, где танцующие сложили свои рюкзаки и сумки. На самом верху лежала ее светлая сумочка.

– Я вижу, – сказала Сардана. – Я не поэтому плачу.

А дальше всё было как в сказке. Только, чтобы эта сказка началась, мне надо было выполнить главное условие – полюбить себя.

И тут я поняла, что это засада. За что мне себя любить? За эти коленки? За локти? Или за что? Короче, тут надо было разобраться, и я решила обратиться к специалисту. А кто у нас главный специалист по любви? Понятно же, даже голову ломать не надо. Зашла в Интернет и стала искать собаку. Мою собаку. Ту самую, о которой мечтала всю жизнь и которую до сих пор не могла себе позволить. Вернее, сначала это мама не могла мне ее позволить, потом обстоятельства, потом еще что-то, пятое-десятое – короче, в жизни всегда так. Открыла страничку собаководов и стала выбирать.

И столько на меня хлынуло оттуда этой любви.

У хаски глаза как две голубые льдинки. Дэниэл Крейг с такими же ходит, и еще Рэй Лиота. Ледяная любовь. Смотрит на тебя как маленький Кай на Герду – и ты таешь, улетаешь, мечтаешь. Потом наткнулась на алабая – огромный и теплый как вагон метро в январе. Можно улечься ему на спину, и он повезет. В общем, было из чего выбрать.

Но денег хватило на небольшую болонку. Маленькая такая, неказистая, но зато моя. И самая красивая на свете.

Короче, принесла Виту домой, и началась у нас с ней любовь. Она ходит за мной, души не чает, а я за ней слежу – анализирую. Как Роберт де Ниро в фильме «Анализируй это»… Или там не де Ниро анализировал? Нет, кажется, он там был гангстер, и анализировал его кто-то другой. В общем, неважно. Главное, было понять – за что меня Вита любит. За какие параметры. Я себе сказала – как только выясню это, сама смогу себя за них полюбить. Задача, надо признаться, не из легких. В смысле – не выяснить, а второе.

Подхожу к зеркалу, смотрю на себя и Виту краем глаза вижу. Та подбежала сзади и уселась, ждет, когда я обернусь. Я говорю – может, волосы, Вита? Она молчит. Я ее спрашиваю – как насчет глаз? Вита зевнула. У нее язычок такой смешной – маленький, розовый, и, когда она зевает, он таким колечком заворачивается. Я говорю – вот и поговорили. И отворачиваюсь от зеркала. А эта дурочка вскакивает на ноги как пружинка и начинает вертеться волчком. Ей радостно только от того, что я к ней повернулась. И какие из этого выводы? Не могу же я сама к себе поворачиваться, а потом вот так вертеться от счастья. Хотелось бы, конечно, но не смогу. В общем, я так и не поняла, за что она меня любит – за что вообще можно меня полюбить.

Тогда я решила идти от противного. Если не можешь понять, за что тебя любят, надо выяснить – по каким причинам тебя не могут терпеть. А потом избавиться от этих причин. Всё просто. Оставалось только найти место, где люди активно не любят друг друга. В принципе, это, конечно, театр, но там всё уже слишком знакомо. Рутина взаимной ненависти уже настолько замылила глаз, что никто и причин этого раздражения не помнит и правду тебе уже, конечно, не скажет, просто в двадцатый раз подтвердят, что ты уродка и бездарь, но при этом не скажут почему.

И я решила пойти на бокс. А что? Хорошее место. Если люди мутузят друг друга по десять раундов, они ведь должны испытывать хотя бы легкую неприязнь. Ну, то есть выходит боксер на ринг, и ему надо бить человека – он ведь не может это делать просто так, без эмоционального участия. Нет, ну понятно, когда тебе долбанут – тогда уже без разницы, какой перед тобой противник, уродливый или симпатичный. Важно, что он тебе врезал, и тут уж не до причин. А вот что делать до того, как он тебя треснул? Я вот лично просто так человека по голове ударить не могу. Надо его сильно не любить за что-то.

Короче, пришла я на бокс. Они на меня так посмотрели и говорят – мы болонок боксу не обучаем. Я говорю – это не Вита драться будет, а я. Они усмехнулись – вот мы и говорим, что болонок боксу не обучаем. И я сразу начала понимать, почему я их не люблю. Почему они меня не любят, я еще не понимала, а вот свои чувства мне были предельно ясны. Поэтому я попросила у них перчатки и сказала, что раз я заплатила за их дурацкие уроки, то я хочу кого-нибудь немедленно избить, и пусть мне покажут, как это делать, а Вита будет сидеть привязанная к скамейке. Они сказали – ну хорошо, и, когда я на этой скамейке очнулась, Вита действительно сидела, привязанная к ней. Я сказала им большое спасибо и на следующий день принесла фотоаппарат. Поставила его на штатив, а когда они спросили – зачем, я ответила – что хочу сделать фотосессию. Они говорят – мазохистка, что ли? Я говорю – нет, я в театре работаю. Просто мне надо увидеть выражение своего лица, когда по нему будут бить тяжелой перчаткой, мне для одной роли нужно. Они говорят – вообще-то перчатка не тяжелая, это просто Настя «Наковальня» так умеет бить, а синяки ваши после вчерашнего надо было лечить бодягой. Я говорю – извините, но я не знаю, что такое бодяга. А вот фамилия Наковальня очень подходит для бокса. Они смеются и говорят – «Наковальня» это не фамилия, хотите еще разок в пару с ней встать?