– Скорее всего, и на ужин успею, – сказал, пряча невольную улыбку, Гуляев и посмотрел на часы.
Ему непременно хотелось общаться, сказать что-то такое очень мирное, снова курортное, не имеющее никакого отношения к смерти, допросам и преступлениям. Он хотел заговорить про местные достопримечательности, про холмы, про климат – любая тема годилась, лишь бы она подчеркивала, что сидевший на переднем сиденье человек больше не следователь для него, а слегка уставший местный житель, который должен гордиться своим родным островом и всячески нахваливать его, советовать известные одним киприотам дикие пляжи, самые лучшие рестораны и самые достойные марки вин.
Однако вместо этого человек на переднем сиденье, даже не обернувшись, сухо ответил:
– На ужин вам не хватит времени. Мы только туда и обратно.
Праздничные лиловые краски за окном мигнули, выцвели и погасли.
– Вы же сказали – остались небольшие формальности…
Гуляев почти физически ощутил, как машина вокруг него съеживается и становится тесной, словно гроб.
– Ну да, – следователь наконец обернулся. – Заберем ваш паспорт и проверим, когда конкретно вы прилетели. Чтобы все окончательно установить.
– Зачем? Вы же получили результаты анализа… Кровь не совпала ведь… Разве не так? Это же другое кольцо…
– Нет, нет, кровь совпала, – кивнул полицейский. – Это кольцо той самой убитой женщины. А вы что подумали?
В полумраке машины он вгляделся в помертвевшее лицо Гуляева и в притворной досаде пристукнул рукой по спинке своего сиденья.
– Постойте… Я что, ввел вас в заблуждение? О господи… Простите меня, ради всего святого. Я не хотел.
На мостике у входа в отель обнимались и хохотали те самые немцы, за которыми Гуляев наблюдал прошлым вечером. Жизнерадостный папаша обжимал своих спутниц, белея обнаженными старческими коленями. Под светлым его пиджаком виднелась легкомысленная голубая футболочка с надписью на английском «Рожден для серфинга», а ниже шли синие шорты. В свете украшавших подъездной мостик ажурных фонарей вся группа выглядела ожившим скульптурным ансамблем с классическим похотливым сатиром и его нимфами. Очаровательный фонтан, откуда они могли сбежать после того как ожили, радужно сверкал вечерней подсветкой в десяти метрах от входа.
В пустынном фойе Гуляев увидел русскоязычного официанта, до этого сильно раздражавшего своей назойливостью. Однако сейчас он так сильно и так искренне ему обрадовался, что следователю и сопровождавшему их полицейскому в форме пришлось заметно прибавить шаг. Гуляев бросился к официанту, пробежав за ним вдоль всей гигантской фрески с девятью музами и нагнав его уже у Эрато, обхватившей одной рукой Терпсихору, а другой Мельпомену. Стройные девушки на стене делали вид, что заняты исключительно своим вечным танцем. Разноцветные одежды их развевались, соблазнительные прически игриво трепал нарисованный ветер, и никого на этой стене как будто не интересовал странный русский, судорожно хватавшийся за рукав удивленного официанта.
– Послушайте, – торопливо повторял по-русски Гуляев. – Послушайте… Позвоните, пожалуйста, в российское посольство. Я не знаю там ни одного телефона. Сообщите, что у гражданина России возникли проблемы с местной полицией. Пожалуйста… Я вам заплачу.
Он вынул бумажник, но следователь, который остановился у него за спиной, удержал его за руку.
– Да что вы так нервничаете? Сами сможете позвонить. Я завтра выясню для вас номер. А может, вообще звонить не придется. Сейчас возьмем ваш паспорт, пробьем его и всё узнаем. Если вы действительно прилетели после убийства, у нас к вам вопросов больше не будет.
Все это следователь произнес на чистейшем русском языке. Гуляев оторопело смотрел на него.
– На Кипре многие говорят по-русски, – улыбнулся следователь и подмигнул. – Ваши соотечественники у нас желанные гости. Идемте, идемте.
Он увлек растерянного Гуляева к лифтам, где на стене со своих портретов сияли улыбками Мэтт Дэймон, Скарлетт Йохансон и все остальные баловни судьбы. Не улыбалась одна Моника Белуччи. Она смотрела на Гуляева прямо, строго и даже чуть осуждающе, словно знала, что происходит, и заранее принимала сторону следователя.
Отвернувшись, чтобы не смотреть ей в глаза, он увидел, что полицейский в форме о чем-то говорит с русскоязычным официантом. Они дружески улыбались друг другу, по-прежнему стоя у длинной фрески, и полицейский даже похлопал того по плечу. В голове у Гуляева, подобно измотанным нервным осам, немедленно загудели, забились о стекло подозрения, однако следователь слегка подтолкнул его к распахнувшейся с мелодичным звоном двери, и оба они дружно шагнули в лифт.
«Именно ее вздорность и не позволила нам взглянуть попристальней вслед Филомеле и заметить некоторые странные вещи, связанные с ее уходом…»
Гуляев с неестественно прямой спиной сидел на стуле посреди своего номера и, раскрыв ноутбук у себя на коленях, искал в тексте то место, где следователь прервал его в полицейском управлении.
«…странные вещи, связанные с ее уходом, – некоторую, например, нервозность, возникшую, как говорили потом, среди обитателей степи, по которой она двигалась, увлекаемая своим загадочным жребием, нарушая теперь гармонию не только человеческой обыденности, но и разумный, лишь на неискушенный взгляд устроенный хаотично уклад разных жучков, зайцев и недобрых сердцем собакоголовых, точно обезумевших теперь и напрочь бросивших природные свои занятия в погоне за неведомой для них и пагубной тайной женственности…»
Следователь стоял на балконе, оперевшись локтями на перила и глядя куда-то вниз. Гуляев исподтишка наблюдал за ним через оставленную открытой стеклянную дверь, однако стоило тому обернуться, как он тут же уткнулся взглядом в свой ноутбук.
«Позже к нам доходили сведения о том, как вели себя граждане степного царства, встречая и сопровождая эту избранницу прихотливого рока, вынудившую их бежать за собой, высунув языки, с остекленевшими от восторга глазами и летящими над землею лапами, способными бросить их вперед, счастливых и преданных, чтобы они могли врываться в норы, берлоги и лежбища с ревом: «Ее зовут Филомела!» – или, наоборот, – кинуться от избытка чувств на грудь ей, искусать, истерзать в упоенье девственное тело и лик, прекратив навсегда эту жизнь и ее старение, и оставив ее в степи навечно для утехи жаждущего красоты зверья…»
Гуляев не знал, зачем он это читает, но ему надо было непременно чем-то занять себя, иначе он бы просто завыл. Когда они вошли в номер, сейф оказался открытым, и никакого паспорта там не было. Скорее всего, он сам не запер дверцу ночью после того обыска, который устроил, испугавшись неизвестно чего.
Теперь они ждали полицейского, отправленного вниз на стойку администратора, где оформлявшие заселение девушки должны были сохранить ксерокопию паспорта. Не отрывая взгляда от монитора, Гуляев пытался припомнить – были у него с собой документы во время похода в Некрополь или нет. В суматохе всего, что там случилось, он запросто мог обронить паспорт в гробнице или уже потом, когда поднялся из нее и почти без чувств сидел на земле.
Следователь на балконе громко чихнул, а Гуляев с ненавистью подумал, как было бы здорово сейчас взять и столкнуть его вниз.
«Но, разумеется, они этого последнего, запретного и глубоко желанного, никогда бы делать не стали, хоть и мелькало в мыслях, ибо что же это была бы за женственность, когда бы одним только волнующим вздохом не усмиряла разнузданной силы, не притупляла клыков и разящей воинской стали, не превращала в наслаждение любое насилие, ею же к жизни и вызванное?»
Следователь чихнул еще раз.
– Будьте здоровы, – сказал Гуляев, с омерзением улавливая в своем голосе подобострастные нотки.
– Спасибо, – ответил тот и даже не обернулся.
Помимо Некрополя паспорт мог быть утерян на лужайке у пляжа, где Гуляев подсматривал за веселыми немцами. Развалился он там на лежаке весьма вальяжно. Документ легко мог выскользнуть на траву. В конце концов, его могли украсть горничные из открытого сейфа, если он и вправду забыл захлопнуть эту идиотскую дверцу.
