– Мадемуазель, неприлично так шпионить за людьми.

Она ретировалась, ей было ужасно неприятно, что ее застали за таким откровенным проявлением любопытства.

Но сегодня дверь опять была полуоткрыта, и теперь Генри ее точно не прогонит.

Гортензия держала в руках мешочек, где были травки и немного сурьмы. Она кинула взгляд в комнату, стараясь дышать потише.

Елена лежала, растянувшись на белой простыне, слегка прикрытая розовым мохеровым пледом. Грансир массировал ей руки, плечи, закрытые глаза, поднятый подбородок. Он напевал странную мелодию – то ли молитву, то ли заклинание – песнь своего народа, созывающую добрых духов, чтобы они снизошли на тело, лежащее под его руками. Он прервался, выпрямился. Его торс был обнажен, по груди скатывались капельки пота. Казалось, его смуглая гладкая кожа сияет теплым светом. Елена, лежа на животе, слегка постанывала, и Грансир вторил ей, словно укачивая ребенка.

«Странное зрелище, – заметила про себя Гортензия, смущенная таким обилием выставленной напоказ плоти. – Постареть… Вот напасть!» А потом она спросила себя, как эта обнаженная женщина, вполне себе в теле, в одетом виде напоминает тонкий колеблющийся стебель цветка? Втягивает в себя весь свой жир и живет на вдохе? Или носит специальный корсет, который Генри каждое утро зашнуровывает, затягивая шнурки до потери пульса.

Гортензия размышляла об этом, поглядывая при этом в щелочку, и тут вдруг застыла, выпучив глаза и совершенно оторопев, едва удержав удивленный вскрик. А увидела она, как Елена игриво схватила Грансира за ляжку, и он тихонько ухнул от удовольствия.

– Дайте мне доделать дело, ненасытная моя.

Но руки Елены стали только смелее, ее ловкие кисти обхватили ягодицы массажиста, и он опять застонал.

– Какая вы нетерпеливая! Надо подождать. Сперва работа, а удовольствие потом.

– Ну Грансир, – умоляюще простонала Елена, потянувшись к нему жадными губами, – моя плоть жаждет тебя.

Гортензия отшатнулась, обессиленно прислонилась к дверному косяку. Грансир и Елена сношаются! Трах-тарарах! Любовное объятие вдруг показалось ей жуткой гадостью. Она зажала нос пальцами, к горлу подкатила тошнота. Нужно бы назначить определенный возраст, начиная с которого блуд будет запрещен, сексуальные отношения – это дело молодых людей с упругой, гладкой, душистой кожей. Сколько они уже так сношаются? Дает ли она ему за это деньги? И что он чувствует по отношению к ней? Не похоже, чтобы он испытывал отвращение, и даже, она это успела заметить, их объединяет искренняя дружба. Нет, их общение выглядит живым, радостным и свободным.

Она некоторое время стояла так, прислонясь к стене, и задавалась вопросом: сможет ли она теперь смотреть Елене в глаза? Говорить с ней так, словно она никогда не присутствовала при этом акте совершеннейшей безвкусицы. Старая женщина должна быть целомудренной. Она должна забыть про веления тела. Носить бабулькины платья и делать это с удовольствием.

Из комнаты раздался крик. Удивленный крик счастливой женщины. Вопль наслаждения, которому вторил массажист, тихо, нежно приговаривая: «Да, да, будь счастлива, красавица моя, расправь крылышки, лети, птичка моя!»

Гортензия бегом помчалась в ванную, зажав рот рукой. Перед глазами у нее стояла эта сцена. Теплый свет ламп, играющий на тяжелых занавесках, скользящий по массажному столику, рисующий тени на обнаженном теле Елены, бесформенном, как кусок глины…

Она тряхнула головой, отгоняя видение.

Открыла шкаф с лекарствами. Положила пакетик с травами и поставила флакончик с тенями на полочку среди кремов, кисточек, румян и накладных ресниц. Заметила карандаш для глаз исключительно приятного, нежного и теплого коричневого цвета, потянулась за ним…

Задела рукой флакон, который упал на пол, оставив черный след сияющей пыли.

– Зараза! – закричала Гортензия, которая не употребляла более грубых слов. – Вот зараза! Тьфу, ужас!

Она поискала глазами пакет с бумажными салфетками, нашла, принялась вытирать пол. Из флакончика высыпалось не так уж и много, большая часть осталась. Елена ничего не заметит.

Она терла, смывала, вытирала.

Отступив на шаг, проверила, все ли чисто.

Плитка, раковина, стеклянная этажерка.

Выдохнула, прошипела сквозь зубы: если она не принимала бы любовника – это в ее-то возрасте! – она бы передала ей все из рук в руки. И не пришлось бы лазить по ванной комнате.

На всякий случай, ворча про себя, вытерла пол еще раз. Скомкала грязные салфетки, сунула в карман. Открыла кран, помыла руки. На ощупь потянулась за полотенцем, но вдруг пальцы ее ощутили какую-то необычную, чуть шероховатую поверхность.

Это был корсет Елены.

Гортензия уже хотела положить его на место, как вдруг взгляд ее загорелся. Она начала ощупывать ткань, мять в руках, оглядела покрой, способ, каким материя была сшита, сосборена, подшита, какой стежок, какая подкладка…

«Я никогда не видела такого удивительного произведения швейного искусства», – подумала она, разглядывая вещь на свету.

Какая кропотливая работа мастера! Как искусно лежат нитки! Они ловко ложатся в петельки, создавая тонкую компактную ленту, которая обладает эластичными свойствами. Вот как наша пышная девяностолетняя матрона умудряется сохранять безупречную линию. Утягивание плюс оптическая иллюзия. Ткань сдерживает плоть, и благодаря безупречному покрою происходит обман зрения. Эта ткань не рвется, не обвисает, не вытирается.

Гортензия стала искать этикетку, чтобы прочесть состав, но нашла только выцветший белый квадратик ткани, надпись с которого давно стерлась от многолетних стирок.

– Жаль, – разочарованно протянула она.

Она сунула руки в корсет, растянула его, отпустила, и ткань немедленно вернулась на место. Потянула еще сильнее, отпустила – вещь тут же обрела прежнюю форму. Ткань не встопорщилась, не пошла складками, не сморщилась.

Гортензия наступила на край корсета ногой, потянула изо всех сил, отпустила – ни одна ниточка не порвалась.

«Ты наконец нашла то, что искала, дорогая моя девочка…

Это будет посильнее Готье и Алайи, чародеи линии отдыхают… Еленин корсет гигантскими шагами приведет тебя к славе.

Ты еще не знаешь тайную формулу дивного изделия, но держишь в руках результат, и это уже победа.

Стебель, который выдерживает и цветок, и плод. Корсет, который уравнивает стройную березку и полную матрону.

Вот основа твоей будущей коллекции.

Шанель изобрела водолазку и маленькое черное платье. Мадлен Вионне – косой крой; мадам Гре – плиссировку; Сен Лоран – женский смокинг, а я буду продвигать волшебную ткань, утягивающий бандаж, незаметный и изящный, который придаст грациозности кому угодно и станет образцом стиля.

Это будет революция. Я заработаю бешеные деньги. И стану королевой мира».

Она пощупала корсет, понюхала. Он пах мыльной стружкой. Елена, должно быть, стирает его руками. Бережет его. Это секрет ее красоты. Нужно выпытать у нее тайну изготовления. Из чего он сделан? Древесная масса? Вискоза? Целлюлоза? Или это синтетика?

Надо найти формулу материала – формулу успеха.

То, что было создано много лет назад виртуозным, дотошным ремесленником, может быть воссоздано в наши дни. Надо только найти талантливого и умелого мастера.

Она хотела выскочить из ванной с криком: «Елена! Елена! Эврика!» Но тут вспомнила о Грансире.

Интересно, они уже закончили совокупляться?

Она посмотрела на наручные часы. Уже поздно! Надо уходить. А то вдруг придет Генри и застукает ее тут?

Она подошла к спальне, легонько толкнула дверь.

Стол прибран, плед из розового мохера сложен и лежит на краю. Радио играет ноктюрн Шопена. Курится палочка благовоний, комнату заволакивает запах тубероз. Двое спят в широкой кровати. Елена, прильнув к обнаженному смуглому торсу Грансира, кажется убаюканной счастьем и покоем. Грансир обнимает ее за плечи, на губах его играет улыбка удовлетворенного и полезного самца.

Она завтра поговорит с Еленой.