Наказная память жильцу Герасиму Евдокимову:
«А приехав на Дон к атаманам и казакам, велети про себя сказати, чтоб ему дали место, где ему постоять, и приказати к ним, атаманам и казакам, чтоб они были все в зборе. Да как они соберутся, и ему, Герасиму, итти к ним, атаманам и казакам, в круг и вслед в круг атаманам и казакам поклонитись рядовым поклоном.
А после того атаманов и казаков спросити о здоровье, а молыть: — Великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец и многих государств и земель восточных и западных и северных отчич и дедич и наследник и государь и обладатель, велел вас, атаманов и казаков, спросити о здоровье; да после того подать атаманам и казакам великого государя грамоту.
Да ему же, Герасиму, будучи на Дону, проведати всякими мерами подлинно: где ныне Стенька Разин, и с ним атаманы и казаки в совете ль или не в совете, и ссылка меж ими есть ли; и к тому Стеньке казаки, к его злому умыслу, на всякое воровство не приставают ли…
Да как ево, Герасима, з Дону отпустят, и ему, взяв у атаманов и казаков отписку, ехать к Москве наскоро. А едучи ему дорогою на Дон и з Дону назад, от Стеньки Разина быть опасну, чтоб ево на дороге великого государя с грамотою где у себя не задержали.
А приехав к Москве, явитись ему и атаманов и казаков отписку подать в Посольском приказе».
2
Между тем пришла желанная весна…
Шумит в Черкасске казачий круг: выбирается станица в Москву с жильцом Герасимом Евдокимовым. В Москву собрался жилец, домой… А теперь допивал чаи и меды в атаманском доме.
И тут в круг вошел Степан Тимофеевич Разин. Это был гость нежданный. Явился он раньше своего войска, которое сплывало стругами вниз по Дону в Черкасск.
— Куда станицу выбираете? — спросил Степан громко, резко.
— Отпускаем с жильцом Герасимом к великому государю, — отвечал Корней, явно растерявшись при виде грозного своего крестника.
— От кого он приехал?
— От государя…
— Позвать суда Герасима! — велел Степан. — Счас узнаете, от кого он приехал. — И, оглядев притихших казаков черкасских, повысил голос: — Всех проходимцев боярских стали примать?!
Герасима уже волокли голутвенные… Жилец перетрусил и заметно утратил начальный вид.
— От кого ты приехал, сучий сын: от государя али от бояр? — спросил его Степан.
— Приехал я от великого государя Алексея Михайловича с его государевою грамотой, — отвечал Герасим торопливо и сунулся за пазуху, достал цветастую грамоту. — Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец и многих государств и земель восточных и северных отчич и дедич наследник и государь и обладатель, велел всех вас, атаманов и казаков, спросить о здоровье…
— Врешь! — загремел Степан. — Не от царя ты приехал, а лазутчиком к нам!
— Да вот же грамота-то!.. За печатями…
— От бояр ты приехал, пес! — Степан подступил к жильцу, выхватил у него грамоту, разодрал, бросил под ноги себе, втоптал в грязь. И еще харкнул на нее.
Круг удивленно загудел: такого в Черкасске не бывало.
Жилец вдруг почувствовал прилив посольской храбрости.
— Как ты смел, разбойник!..
Степан развернулся и дал послу по морде; тот отлетел в ноги к разинцам, которые вышли теперь вперед, оттеснив домовитых. Голутвенные взяли жильца в пиночья.
— В воду его! — крикнул Степан.
Корней кинулся было защищать Герасима, но его отбросили прочь. Посла поволокли к Дону.
— Степан, что ты делаешь!.. — закричал Корней. — Останови!..
— И ты того захотел?! Гляди!
— Я велю тебе! — попытался подействовать Корней угрозой. — Кто тут войсковой атаман? Ты или я?! Останови их!
— Владей своим войском, коли ты атаман, а я буду своим. В воду жильца!
— Степан… сынок… головы всем поснесут, что ты делаешь! Останови! — просил Корней: за кого, за кого, а за жильца-то в Москве спросят, и не со Стеньки же спросят!
Степан двинулся прочь с круга.
— Степка, ведь это — война! Ты понимаешь, дурак? — крикнул вслед ему Корней.
— Война, кресный. Война, — ответил Степан.
Жильцу Евдокимову связали руки, наклали за пазуху камней, раскачали и кинули в воду. Жилец громко кричал — грозил карой небесной. Грозил царем…
Степан появился на берегу.
— Не нашли Фролку? — спросил он окружавших его казаков.
— Нет, схоронился. Или уехал куда. Нигде нету.
— Пускай передадут ему, — говорил на ходу Степан, — вылазь, мол, Фролка, ишо раз отпускает тебе вины твои атаман. Пускай вылезет, не трону. Вон наши гребут… Скажите: круг будет. Корнея и старшину продажную гнать. Наш будет круг!
Степан с братом Фролом, в окружении есаулов и сотников, вышел к тому месту Дона, где приставала его флотилия во главе с Иваном Черноярцем.
Подгреб к берегу головной струг… Иван выпрыгнул и пошел навстречу атаману.
— Как пришли? — спросил Степан.
— Бог миловал — все в добром здравии. Всех, с ногаями, — три тыщи и семьсот. — Иван выглядел празднично: дождался похода.
— Добре. Из стружков не выгружайся… Выволоки, какие текут, просмолите. Сгони всех плотников Черкасскова — делайте новые, сколь успеете.
— Корнея видал?
— Видал. Скажи казакам, круг будет. Мои как?
— Вон, — показал Иван, — все в целости.
С одного из причаливших стругов сходили бабка Матрена и Алена с Афонькой.
— Позвать?
— Потом. Пускай домой идут. Пошли на круг. Иван, Федор, идите-ка ко мне, погутарим.
Перед каждым кругом Степан говорил с «башковитыми» — первыми своими помощниками: атаман не то что наказывал, как надо им говорить на кругу, но и не скрывал, чего он ждет от круга, какого решения, — советовал, куда гнуть.
Собрался круг голутвенных. Ни Корнея Яковлева, ни старшины, ни домовитых здесь нет. Только — свои.
Степан, дождавшись теплых дней, двинул события; он понимал: силу, какую он теперь собрал, надо устремить, застой и промедление пагубны для дела и его атаманства.
Степан опять сидел несколько в стороне, на бугре.
В круг вышел Иван Черноярец.
— Казаки! Пришла пора выступать нам. Куда? Моя дума: под Азов! Попытаем ишо раз… Как?! Любо?! — Так уговорились с атаманом: объявить на выбор все возможные пути. — Азов, ребяты?!. — еще крикнул Черноярец. И даже зачем-то рукой показал в сторону Азова.
Круг промолчал. Черноярец — это еще не «башка».
Иван отошел в сторону, к Степану. Степан мельком глянул на него и опять принялся постегивать плеткой сапог. Он слушал круг.
Вышел Федор Сукнин.
— Моя дума: на калмык! — громко сказал он.
Круг молчал.
— На калмык, браты! — еще раз призвал Федор.
И опять круг ответил молчанием. Федор тоже судьбу войска за хохолок не держит.
Федор удалился, не выказав огорчения.
Смотрели на Степана. Вот в чьей руке судьба…
— Батька, какая твоя дума?! — крикнули. — Скажи!
Степан медлил. Степану надо накалить обстановку.
— Скажи, батька! — орали. — Больше никого слухать не станем! Скажи сам!..
Степан поднялся на бугре. Помолчал… Оглядел всех.
— Дума моя: пора нам повидаться с бояры! — сказал он крепко и просто. Помолчал, оглядел всех и еще сказал: — А?
— Любо!! — ухнул круг. Ждали этого.
— Постоять бы нам теперь всем и изменников на Руси повывесть, и черным людям дать волю!
— Любо, батька! — радостно ревела громада. Давно ждали этого: всю зиму потихоньку глодали эти мысли — про изменников бояр, теперь орали открыто, потому и радовались.
— Как ийтить? — спросил Степан.
Тут начался разнобой. Это кровно касалось всех тут.
— Волгой! — кричали донцы. — Дорога знамая!
— Доном! Прямиком, мимо Танбова! — звали пришлые. — Нам эта дорога тоже знамая.
Шум поднялся невообразимый. Там и здесь поталкивали уже друг друга в грудки. Это вопрос коренной — как идти. Как идти, так и воевать, донцы, кто поумнее, понимали это; беглые мужики хороши в родных своих местах, там один драный молодец будет стоить трех: там он и счет короткий сведет с боярином, и дорогу покажет верную, и с собой подговорит не дружка, так кума, не кума, так свояка… Донцам же дорога Волга, и Степану тоже, но надо теперь перекричать пришлых, не одни они теперь.
