В костре что-то сдвинулось, и он как бы присел на корточки, пустив в небо столб искр. У «Крокодила» сильно плеснулось, и чей-то настороженный голос заметил:
— Щука!
— Ондатра! — поправил я. — Тут ондатра живет.
Мичман Чиж рванул меха и запел:
Живет моя ондатра
В подводном терему,
И в терем тот подводный
Нет хода никому.
Я знаю, у ондатры
Есть маленький ондатр,
Ах, будьте вы неладны,
Подайте-ка попить!
— Семеныч, зачерпни там! Ты с кружкой!
— Муть у берега, — ответил старик.
— Дайте я! — сказал подскочивший Ринчин, беря кружку. — Я тоже хочу пить! — Он легко, не балансируя руками, прошел на конец «Крокодила», как будто повиснув в темноте, напился там, крякая, и принес полную кружку мичману Чижу.
— Малька не подцепил? — усмехнулся мичман, заглянул в кружку и обмер. — Мамочка!
— Что? — смутился физрук.
— И ты пил такую воду?
— Какую?
— Посмотри!
Оказалось, что в кружке черным-черно от бормашей, головастиков и прочей живности, которая всегда вьется и вертится вокруг теплых бревен. Ринчин икнул,выпучил глаза и, схватившись одной рукой за живот, прошептал:
— Спирту! Я их убью!
— Ну-ка! — К кружке сунулась Татьяна Александровна. — Ужас!.. Тут действительно нужен спирт! Минутку! Я сейчас!
Она торопливо, натыкаясь на кусты и охая, поднялась к хозкорпусу, где был медпункт, и быстро вернулась со склянкой. Выплеснув муть, она налила в кружку спирту.
— Чистый! Пей!
Ринчин залпом выпил и принялся растирать живот в разных направлениях, приговаривая:
— Сдыхают!.. Сдыхают!..
— Тебе бы сейчас стекло в брюхо вставить, аквариум был бы — во! — рассмеялся мичман Чиж.
— Подождите, они у него еще там заквакают! — предупредил Филипп Андреевич.
А Егор Семенович рассудил:
— Посмеялись надо мной в тот раз — бог и наказал! Не все мне пакость глотать, — серьезнее добавил он.
— Ну, как? — тревожно спросила врачиха.
— Кажется, порядок, — ответил Ринчин. — Не заквакают!
— А-а! — проржал Димка.
Давлет прыснул:
— Вот уж что я люблю, так это как юнга Баба-Яга смеется! Помирать буду, а вспомню его смех — и не помру! Баба-Яга, не в службу, а в дружбу, посмейся еще! — подходя к нам, попросил Филипп Андреевич. — В честь праздника!
Но Димка уже и без просьбы еле сдерживался. Зажав рот обеими ладонями, он мотался и дергался между мной и Задолей, пока, наконец, не прорвало его заглушку, и он выдал во все горло свое «а-а». Давлет закатился в кудахтанье.
Но личный состав холодновато поддержал этот хохочущий дуэт — слишком уж много внимания уделил начальник одному юнге. Уловив это, мичман Чиж тронул кнопки баяна и запел про усталую подлодку, которая из глубины идет домой. И все мы вдруг почувствовали, что тоже устали, и притихли.
Дрова осели еще раз, плотнее, и, подпустив темноту и прохладу к нашим спинам, притухли, чтобы чуть погодя, накопив жару, дыхнуть последним пламенем.
— Ну, юнги... — сказал Филипп Андреевич.
— На горшок — и в постель! — продолжил кто-то.
— Золотые слова!
— И вовремя сказанные! — дополнил тот же голос.
— Правильно!
20
Этой ночью лагерь успокаивался с трудом, хоть и легли поздно. Оказалось, что мы устали только для костра, для песен, а для кубрика, для бесед в тесном кружке, да под одеялом, силы еще нашлись. Внезапные клички за день как бы набрали прочность и словно открыли в нас что-то новое, пробудив свежий интерес друг к другу. Все шептались, там и тут вспыхивали споры, в гальюн отправлялись толпами — один по нужде, а пятеро за компанию.
Порядок наших кроватей не совпадал со строевым порядком, но у шкентельных — у меня, Димки и Мишки — совпал. Земноводный, как всегда, умолк после нескольких фраз и запыхтел засыпая, — даже сон ему давался тяжело. Димкина кличка давно пообтерлась, и я не был склонен шушукаться с ним — мне хотелось поизучать самого себя и детально провспоминать весь сегодняшний день. Но Баба-Яга этого неулавливал, сыпал ерунду за ерундой, и я вдруг с неудовольствием отметил про себя, что он часто бывает чересчур назойлив и чересчур, до глупого, дурашлив. К чему, например, смеялся по заказу у костра? Пусть и Филипп Андреевич попросил, мало ли что! Меру-то знать надо! Отшутился бы, сказал бы, что, мол, потом, а то залился — артист, видите ли! Вообще Димке надо работать над своим смехом — смеяться так уж смеяться, а не визжать недорезанно!
Подумал я так и смутился, вспомнив те трещины в дружбе, о которых говорил мне Олег, и, как бы поспешно замазывая их, сам принялся болтать о всякой чепухе.
— А ну, тихо! — крикнул Юра Задоля.
Во сне простонал Земноводный.
— Димк, — шепнул я.
— Не Димк, а Баба-Яга! — поправил тот. — Услышит Филипп Андреевич — даст! Плюшки-в-сараюш-ке!
— Я шепотком.
— Может, он за палаткой подслушивает!
— Вечно у тебя «может»! — осердился я. — Кончай жрать второе у Земноводного — вот что, уважаемый Баба Яга! Здесь тебе не избушка на курьих ножках, а военно-морской лагерь «Ермак», где все и всем поровну, понял?
— Как это?
— А так!
— Мы же договорились!
— А теперь раздоговаривайтесь! Он голодным остается! И может упасть в обморок! Это с ним бывает, он говорил мне. Видел — его знобить начало! — вспомнил я. — И стонет вон!.. А узнают, что это ты его объедаешь и — фьють! — из лагеря! Или под суд! За такое по головке не гладят!
Чуть подумав, Димка ответил:
— Я что — пожалуйста! Могу даже съеденное вернуть, пусть он обожрется, припадочный!
— Вот и хорошо. Давай руку! Я — за Мишку! — Мы состыковались ладонями. — Все, договора нету!
— А как же он похудеет?
— Это его дело. Придумает что-нибудь!
— Тихо! — опять гаркнул Мальчик Билл.
Кровать мичмана Чижа стояла в первом взводе, и там было больше строгости, а нашему Юре Задоле мы не очень-то подчинялись. Покричал он на нас, покричал, а потом, воспользовавшись тем, что проглянула луна и в кубрике чуть посветлело, пошел по рядам с подушкой, приговаривая:
— Кому снотворного? — Бэмс! — Еще кому? — Бэмс! — Ах, тебе двойную порцию? — Бэмс-бэмс!
Но галдеж не угасал.
В крайнее окошко, между моей и Димкиной кроватями, то и дело кто-нибудь устрашающе бубукал снаружи. Внезапно в окне появилась кружка с водой, и длинная струя, поднимая вопли, точно прошлась по нашим изголовьям. Последние капли достались мне, а Димка не пострадал. Однако он тут же скрутил полотенце, зажал его в руке и, приподнявшись на локте, замер, и когда очередная физиономия заслонила окошко, Баба Яга, не дожидаясь бубуканья, врезал ей через матерчатую крестовину.
— Но-но, салаги! — возмутился голос — это оказался мичман Чиж. Мы в панике нырнули под одеяла, а мичман Чиж, обогнув кубрик, вошел к нам и включил фонарик. — Что, второй взвод, веселимся?.. Задоля! То есть Мальчик Билл!
— А!
— Не «а», а «здесь»!
— Здесь!
— Почему непорядок?
— А ну их! — в сердцах ответил Юра.
— На флоте не бывает «а ну их»! А бывает или командир, или тряпка! Так в чем дело, Мальчик Билл?
— Не слушаются!
— Кто не слушается?
— Все!
— Это на броненосце «Потемкин» все не слушались, а в «Ермаке» такого не может быть! — рассудил мичман Чиж, не сводя с Задоли фонаря. — Назови двух-трех!
— Все! — повторил Задоля.
Мичман Чиж задумался. Двух-трех он бы немедленно заставил для проветривания дать кружок вокруг лагеря, но целый взвод салажат ему, похоже, было жалко. Пройдясь по кубрику и лучом обшарив присмиревшие кровати, особо задержавшись на мне с Димкой и почесав при этом нос, он приказал:
— Спать, а то!.. — И вышел.
— Поняли, рыбококи? Не уйметесь— назову! И не двух-трех, а сколько надо! — пригрозил Юра. — Запоете, голенькие, «Ермака» под луной на плацу!