1

   В городе Москве, недалеко от улицы Воровского, сплошь заселенной посольствами, в переулке, напротив здания Верховного Суда Российской Федерации, в продолговатом деревянном кафе сидели двое.

   Как и вся богема мира, писатели  Москвы не прочь провести время в артистическом кружке. И у них, как правило, совершенно нет денег, и они, что называется, тянут время от салата до антрекота, и от антрекота до кофе.

   И смешно смотреть, мой грустный читатель, как некая литературная дама, - поэтесса - если судить по ее шерстяному балахону необыкновенных размеров - , долго глядит в меню, обращаясь иногда к своей молодой пассии:

   - Ирина, возьмем антрекот... И салат?..

   И начинающая пассия, откинув длинными пальцами волосы, задумчиво изрекает:

   - Конечно!

   И большое, исключительное уважение к матроне не позволяет ей оплатить обед из собственного кармана, чтобы не поставить ее в неловкое положение хоть на минуту, чтобы не оскорбить зависимостью от себя.

   И почтенная матрона, извлекая трояк из обшитого блестками кошелька, глядя на тонкое и одухотворенное лицо своей пассии, - тоньше камеи, - думает: " Или обезьяна тебя родила?"

   И эти двое, судя по всему, не принадлежали к литературным генералам.

   Заказав по меню обед в рубль двадцать восемь копеек, - что уже перехлестывало бюджет и было уже неким артистическим транжирством, - они долго раскладывали свои портфели и разворачивали портмоне.

   - Знаете, Вероника, - проговорил молодой человек в длинном белом свитере, - сегодня на нашей студии при Доме Культуры железнодорожников я не стал читать свою новую вещь. Не та сегодня была среда, не та была атмосфера.

   Вероника Захаровна, облокотившись на край стола и закурив сигарету, медленно выпустила клуб дыма и спросила:

   - Творческая?

   - Творческая, творческая!

   Надо сказать, что эти двое были такие писатели, которых и вовсе не видно. Молодой человек, Владик Бухнов, являлся членом художественной студии при Доме Культуры железнодорожников. Вероника Тушнова была писательницей детских рассказов и в первой литературной молодости даже выпустила книжку. Отсюда ясно, что литературным генералам до нее не было никакого дела и они ее не видели и не замечали даже в большой бинокль. Однако не нужно думать, что литературная жизнь происходит только в верхах искусства. Как и в театре, это только видимая часть айсберга.

   И здесь, внизу, происходят течения, круговороты и драмы.

   - Знаете, Вероника, - говорил Владик Бухнов, - литература, которая обещает много дать, но ничего не дает, это литература несуществующего дня.

   - Да, да. Как вы правы.

   - В самом деле, посмотрите: Вознесенский исписался, Рахмантуров больше ничего не дает. Я читал его последнюю вещь в "Новом Мире". Ерунда! Чушь собачья!

   Хоть литературные  генералы и не интересовались Владиком Бухновым, но сам он сильно интересовался литературными генералами.

   - Угадайте, Вероника, что мне больше всего всегда хотелось иметь? Какую вещь?  Я всегда мечтал заиметь хорошую иностранную авторучку. Например фирмы "Паркер". Или французскую, немецкую, итальянскую, словом, западную, хорошей фирмы. Настоящее, высококачественное  перо. В крайнем случае, мечтал, чтобы мне на день рождения кто-нибудь подарил китайскую авторучку. С золотым пером.

   - Это такую, что по шесть рублей?

   - Да, по шесть рублей. Но китайскую авторучку сейчас не достать.

   - Да, не достать. Да ведь хорошая иностранная авторучка очень дорого стоит.

   - Да, очень дорого стоит. Одной моей месячной заработной платой не отделаешься. И вот, - представьте! - в магазине " Журналист " появились итальянские авторучки с итальянским же пером, по девяносто рублей.

   - С золотым пером?

   - С позолоченным. Но они пишут не хуже чем настоящие золотые перья. Сама пластинка пера сделана из тонкой нержавеющей стали, на ней выгравирована красивая латинская надпись, а на конец самого пера напаяна маленькая капелька настоящего золота.  Так что ручка пишет очень мягко и очень долговечна. Такую ручку нужно сначала осторожно расписать - на хорошей гладкой бумаге - примерно исписать две или три школьных тетрадки в линеечку, чтобы ручка привыкла к вашей руке, и тогда ручка пишет просто идеально! Хватаю свою премию и мчусь! Казалось бы, ручки дорогие, но можете себе представить: опоздал!

   - Не купили?

   - Напротив, купил.

   - За девяносто?..

   - За десятку!

   - Как же так получилось?..

   Владик откинулся в кресле.

   - Знаете, Вероника, я всегда фанатически верил в свою удачу. Меня нигде не печатают, но я не унываю. Потому что я знаю: не в Союзе Писателей находится искусство, а за столом писателя. И всегда во мне есть такое шестое чувство, такая уверенность, что меня признают, и что впоследствии и неизбежно я дам такую вещь, такое произведение, перед которым побледнеют все наши ораторы. Да и кто может определить уровень писателя?.. Произведение нужно сначала опубликовать.

   - Верно, верно.

   - И вот сегодня на службе я сразу почувствовал такую сильную возбудимость чувств, что мне было трудно высидеть на месте. Конечно, я сбежал. У меня там на службе такая работа, что иногда можно уйти. Мне хотелось немедленно за печатную машинку, печатать. Но нужно было еще слетать в магазин, за ручкой. Когда я туда прибежал, ручки уже закончились. Я долго бегал вокруг магазина и все никак не мог успокоиться. Черт знает, что началось такое! Мозг горел, - вдохновение! - и сознание у меня было такое легкое, ясное, как никогда. Гениальные мысли в моей голове появлялись и проносились с такой же легкостью и скоростью как у вас обыкновенные. Как будто бы мне опять исполнилось пятнадцать лет и я влюбился в первый раз в жизни в красивую девочку. Вот такое у меня было вдохновленное состояние. Мартовский снег, синие мартовские тени на мостовых, аромат этого мокрого талого снега... Я не пишу стихов, вы знаете, и никогда не пытался их писать, но тут вдруг написал:

                 Страдал поэт,

                 погиб, невинный,

                 теперь портрет

                 висит старинный.

   - Так и Рюмкин не писал.

   - Где ему!.. И вот, когда я бегал так по улице туда-сюда как дурак, подъезжает какая-то длинная синяя посольская машина и выходит высокий араб в черном шикарном шевровом костюме. На меня так и пахнуло запахом то ли миндаля то ли лаванды то ли горелого изюма. "Что, - говорит он мне, - магазин уже закрылся?" " Да, - говорю, - закрылся. Я сам хотел купить ручку, да закончились." " О! - говорит араб, - Так и не купили?.." "Нет, - говорю, не купил." " А вы журналист? - спрашивает араб, - Писатель?". "Да, - говорю, - писатель, пишу." " О, - говорит араб, - Вашему горю не трудно помочь. Я вам могу подарить одну свою авторучку. Такие авторучки есть только у меня и у моего брата шейха Мусаила. У меня таких ручек много."  Он открывает борт пиджака, а у него действительно таких ручек много: целых шесть штук! и все под номерами, я это сразу заметил. У него внутри по верхнему краю кармана пришита серебряная полоска и на ней золотые круглые номера. Внутренние карманы пиджаков, в отличие от наружных, обычно служат для более практичных целей чем пришивать красивые золотые номера и на каждый из них вешать ручку. Тут араб отстегнул ручку под номером шесть и подал мне вот это перо.