Предъявление доказательств может осуществляться внезапно для допрашиваемого. Эффективность использования таким образом фактора внезапности зависит также и от того, допускает ли допрашиваемый, что данные доказательства могут оказаться в распоряжении следователя.
Такой тактический прием, оказывающий сильное психологическое воздействие на допрашиваемого, А.В. Дулов назвал "эмоциональным экспериментом". Он пишет: "Это действие является экспериментом по той причине, что следователь специально создает условия, при которых резко изменяется эмоциональное состояние допрашиваемого, часто влекущее за собой и определенные физиологические реакции. Эмоциональным же эксперимент именуется в связи с тем, что цель его - выявление изменений в эмоциональном состоянии, последующий анализ и использование в допросе этого выявленного изменения... Чем больше событие преступления переживается, сохраняется в памяти обвиняемого (в силу раскаяния или в силу страха перед разоблачением), тем большее эмоциональное воздействие на него будет оказывать информация, напоминающая об этом событии, особенно в том случае, если он не знает о наличии ее в распоряжении следователя, если считает, что эта информация начисто разрушает его линию защиты от предъявляемого обвинения"*(496).
Идея "эмоционального эксперимента" вызвала резкую оценку со стороны И.Ф. Пантелеева, чему в немалой степени способствовало не очень удачное название этого тактического приема. "Надо ли пояснять, - пишет И.Ф. Пантелеев, - что подобные "эксперименты" способны вызвать возбуждение, бледность, пот и тем более страх скорее у невиновного лица, чем у действительного преступника? И где тот провидец, который был бы способен расшифровать кривую страха, бледности или потоотделения и сказать, "причастен" обвиняемый к делу или нет?"*(497). Столь же категоричен и Б.Н. Звонков, считающий, что "возможность применения указанных приемов допроса представляется спорной не столько потому, что в состоянии стресса изменяются функциональные возможности человека, сколько по соображениям недопустимости нарушения морального суверенитета личности"*(498).
Отвечая на критику И.Ф. Пантелеева и других авторов, Р.С. Белкин указал, что, "критикуя "эмоциональный эксперимент", И.Ф. Пантелеев... сознательно игнорирует выдвинутое А.Р. Ратиновым и другими учеными такое требование, предъявляемое к подобным тактическим приемам, как избирательность воздействия. Дело именно в том, что возбуждение, бледность, пот, страх и т.п. предъявленное доказательство вызовет как раз у действительного преступника, а не у невиновного человека, на которого никак не может повлиять вид старой сумки или поношенных туфель. Что же касается оценки психофизиологических реакций, то ни А.В. Дулов, ни кто-либо другой из ученых, насколько нам известно, не кладет ее в основу решения вопроса о причастности и не придает этим реакциям доказательственного значения"*(499).
К этому утверждению можно присоединиться, но с некоторыми оговорками. На человека, абсолютно не причастного к преступлению, не осведомленного о его деталях, вид "старой сумки или поношенных туфель", действительно, не должен производить особого впечатления. Однако человек, каким-либо образом к преступлению причастный (но причастность и виновность - разные вещи!), осведомленный о нем и опасающийся того, что он может быть ошибочно обвинен в его совершении (либо опасающийся того, что всплывет наружу информация о его собственных преступлениях, проступках или просто неблаговидном поведении), - вполне может обнаружить практически такую же реакцию, как и действительный преступник. Таким образом, точку в этой дискуссии ставить рано.
Что же до предостережения Б.Н. Звонкова о недопустимости нарушения "морального суверенитета личности", то оно, как нам кажется, относится к той категории утверждений, о которой Б.Г. Розовский однажды саркастически заметил: "Не скатываемся ли мы на позиции ультра-моралистов, которые на всякий случай даже книги писателей мужчин и женщин ставят на разные полки?"*(500).
Практически во всех работах по тактике допроса рекомендуется внезапное предъявление при допросе доказательств. Совершенно прав был Л.Е. Ароцкер, когда в этой связи писал, что "многолетний опыт применения этих тактических приемов на предварительном следствии и в судебном разбирательстве является достаточной гарантией проверки правомерности их применения как с процессуальной, так и с этической точек зрения"*(501).
В некоторых ситуациях надлежащее воздействие на допрашиваемого, дающего ложные показания, может оказать даже не само предъявление уличающих его во лжи доказательств, а одно объявление ему о возможности такого предъявления. Например, следователь объявляет допрашиваемому обвиняемому, дающему ложные показания, о намерении в связи с этим провести очную ставку с лицом, которого, по мнению допрашиваемого, уже нет в живых или которое, как он считал, уж никак не могло быть известно следователю, или с соучастником, от которого допрашиваемый никак не ожидал признания вины. Следователь объявляет о производстве обыска в таком месте, которое, по мнению допрашиваемого, ему не могло быть известно, и об обнаружении там изобличающих допрашиваемого во лжи предметов, значение которых допрашиваемому в этом плане хорошо понятно.
В подобных ситуациях, строго говоря, доказательства не предъявлялись, следователем лишь демонстрировалась возможность их предъявления. С чем-то подобным мы встречаемся тогда, когда следователь реализует описанный О. Я. Баевым тактический прием, который он назвал демонстрацией возможностей использования специальных познаний. Речь идет о предъявлении допрашиваемому ряда вещественных доказательств и пояснении, какую изобличающую его доказательственную информацию смогут извлечь из них те или иные виды судебных экспертиз. Это относится и к демонстрации ложных следов и вещественных доказательств, фальсифицированных в целях сокрытия преступления, документов, полностью или частично подделанных.
При установлении факта подмены объектов используются доказательства, свидетельствующие о его подлинном характере и состоянии: фотоснимки, описания в протоколах осмотра или обыска и т.п.
Существенную роль играет использование доказательств и для разоблачения ложного алиби.
Следственной практике известны два способа создания ложного алиби. В первом случае виновный вступает в сговор с соучастниками или иными лицами, которые впоследствии будут фигурировать как свидетели алиби. Они дают ложные показания об алиби виновного. Иногда для придания показаниям достоверности предварительно все эти лица действительно проводят вместе какой-то отрезок времени до или после совершения преступления и затем в показаниях изменяют лишь дату или время своего пребывания совместно с виновным на те, которые нужны последнему. Доказательствами ложности показаний виновного служат детальные показания этих "свидетелей алиби", в которых неизбежно наличие противоречий по поводу обстоятельств, которые они не могли предвидеть заранее и в отношении которых у них не могло быть сговора.
Другой, более сложный, способ создания ложного алиби основан на обмане виновным свидетелей относительно даты или времени совместного с ним пребывания. В этом случае свидетели, подтверждающие ложное алиби, добросовестно заблуждаются. Преодолеть это заблуждение в показаниях становится возможным путем тщательного анализа моментов времени и временных интервалов между всеми поступками и поведенческими актами заблуждающихся лиц в день или часы мнимого алиби виновного. Затем с помощью этих показаний, отражающих действительную реконструированную временную картину события, виновный изобличается во лжи.
