На стене висели приколотые кнопками вырезанные из журналов фотографии. Она узнала работы знаменитого барона Адольфа де Майера, которого все считали крестным отцом фотографии моды. С 1913 года он сотрудничал с «Vogue»[18] — американским журналом, основанным Настом Конде, ставшим авторитетом для модниц. Мастер контражура Майер сумел использовать переливающийся свет так, что создавался эффект туманности.

Снятые в профиль, с руками на поясе, актрисы или светские львицы выглядели словно окутанные поэтической дымкой, но молодой стилистке этот романтизм казался несколько манерным. Ее внимание привлекли другие снимки: с четкими линиями, смелой игрой теней, уверенными в себе моделями. Заинтригованная, она подошла, чтобы рассмотреть их ближе.

— Это фотографии Эдварда Штейхена, — объяснил Макс. — Я один из его последователей. Он сейчас в Нью-Йорке, работает в качестве главного фотографа.

— Вместо Майера? — удивилась она. — Как это я упустила такую новость? Правда, в последнее время у меня была куча работы. Я меньше уделяла внимания журналам.

— Каким бы талантливым художником Майер ни был, мне кажется, он мало понимает современную женщину. В его работах нет развития, в то время как все вокруг изменяется. Мода — это зеркало, в котором отражается состояние духа в конкретный момент времени. Именно это и должна зафиксировать фотография. «Скажи, как ты одеваешься, и я скажу, кто ты…» Впрочем, вы все это знаете гораздо лучше меня, не так ли, Сара?

— Помните эти французские карикатуры, которые появлялись во время войны? Они изображали огромных немецких женщин с большой грудью, одетых, как гусыни, а француженки были симпатичны, грациозны, шикарны.

— И часто с оголенным бюстом, — добавил Макс с усмешкой.

Сара тоже улыбнулась.

— Вот доказательство того, что не следует никогда обобщать, в особенности когда это касается людей. Я знаю бесчисленное количество шикарных берлинок, которым не стоит завидовать француженкам. Достаточно пойти разок выпить чаю в отель «Адлон», чтобы в этом убедиться. Недавно я там была и прекрасно провела время, наблюдая за ними.

— Они были одеты от Сары Линднер?

— Некоторые да… По счастью! — сказала она с хитрым выражением на лице.

— Те, которые следуют последней моде.

— Я интересуюсь более простыми женщинами, — поспешила добавить девушка. — Сегодня много женщин Берлина работают. Получив определенную финансовую независимость, они становятся более кокетливыми и требовательными, смотрят, как одеваются популярные актрисы, и тоже стараются следовать последним веяниям. Мы предлагаем одежду и аксессуары, доступные любому кошельку.

— Чтобы не иметь среди клиентуры только великих княгинь, которые расплачиваются драгоценностями либо пуговицами от мундиров?

Сара рассмеялась.

— Уж лучше так, чем тележками, нагруженными обесцененными марками, которые мы все не так давно толкали.

Макс протянул руку, чтобы взять принесенную Сарой запакованную картонку.

— Посмотрим, что хорошего вы мне принесли.

— Почему вы, мужчины, никогда не можете нормально распаковать сверток? — улыбнулась она, глядя, как он воюет с завязками. — Давайте я вам помогу.

Сара сняла перчатки и, в свою очередь сев верхом на стул, положила руки на спинку. Чувствуя, как легко закружилась голова, Макс наблюдал за ее движениями, вдыхая аромат ее духов. Сара Линднер не обладала порывистостью, как Мариетта или Аста, эти электрические женщины просто сорвали бы ленты и разорвали картон. В ней угадывалось серьезное спокойствие, волнующая концентрация, и в то же время она продолжала улыбаться с искрящимися глазами. И эта разница восхищала его.

— Упаковка такая красивая, что страшно ее портить.

— Ага! Это и есть один из секретов успеха Линднеров. Мой дед понял это раньше многих других. Надо, чтобы клиент получал удовольствие от того, что несет пакет, купленный у нас, даже если внутри лежит очень простая покупка. Продавщицы получают на этот счет очень строгие инструкции. Вы еще не видели наших упаковок на Рождество. Некоторые каждый год приходят к нам только из-за них.

Она наконец развязала ленты, подняла крышку, сняла шелковую бумагу, под которой оказалось прямое платье-футляр голубого цвета с плиссированным лифом и шлейфом.

— Я принесла два в этом же стиле. Это коллекция на будущую зиму. Как думаете, подойдут? Или вы хотите что-то более непринужденное?

Говоря, она случайно прикусила себе губу, и ему неожиданно захотелось обнять ее.

— Превосходно, — сказал он, даже не посмотрев на платье. — Думаю, для работы у меня все есть. Я не выходил с самого утра. У вас есть время, чтобы выпить чего-нибудь со мной? Или пообедать?

Сара колебалась.

— Я рассчитывала вернуться домой, после того как отдам вам коробку. Меня ждут.

— Наверное, ваш муж.

Он почувствовал, как волнуется. Даже если ее называли «мадемуазель», что было вполне в духе ее профессии, все равно она могла быть замужем. А кольцо просто снимала во время работы. Он не хотел, чтобы где-то там, на задворках, еще оказался муж, словно предвестник несчастья. И еще меньше хотел, чтобы это был жених. От мужей иногда устают. А вот женихи предполагают новую любовь, неуязвимую для посторонних.

— Не муж. Родители, — уточнила она тихим голосом.

— Вы можете им сказать, что у вас неожиданное свидание, от которого зависит успех вашей будущей коллекции, — сказал он, поднимаясь. — Например, интервью с будущим клиентом. С кем-то очень важным…

— Не люблю врать.

Макс посмотрел на нее с серьезным видом.

— В таком случае скажите правду, — произнес он с бьющимся сердцем. — Скажите, что мне необходимо побыть с вами. Что уже два дня, с тех пор как вы появились в моей жизни, я не перестаю думать о вас.

Удивленная, девушка отступила на шаг. В ее взгляде он прочитал настороженность и любопытство. Она держала перед собой платье словно щит.

— Почему?

— Вам надо услышать причину? Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Вы мне очень нравитесь.

— Тогда почему вы злитесь?

— Это не злость. Скорее нетерпение, желание. Да и страх тоже. Находясь под впечатлением от вас, я сам не знаю, что говорю, вот как сейчас. Умнее было бы ничего вам не говорить и делать вид, что я очень уверен в себе. Мужчина всегда должен быть уверен в себе, правда? Но у меня это не очень получается. Вы меня волнуете.

Он пожал плечами.

— Что вы хотите от меня? — спросила она.

— Сам пока не знаю.

Макс, не смущаясь, пристально рассматривал ее, но она, казалось, вовсе не была шокирована этим. Воспитанная родителями в духе гуманизма и терпимости, она была женщиной своей эпохи. У нее уже был один любовник. Их связь длилась несколько месяцев, но она сама предпочла порвать ее, найдя партнера слишком назойливым. В Берлине не очень жаловали романтизм. После окончания войны и несостоявшейся революции в этом городе не скрывали только желания. Не моргая, она распрямила плечи. Лицо стало серьезным.

— Вы тоже мне интересны. Что-то в вас интригует меня. Но вы знаете, кто я и откуда. Меня зовут Сара. Да и фамилия моя недвусмысленна. Я еврейка, барон.

Макс не удивился ее доводам. В этих нескольких словах слышалось вековое отображение ненависти толпы по отношению к евреям. В последнее время их обвиняли в нежелании сражаться во время войны, в пособничестве врагу и заключении Версальского мирного договора, который поставил страну на колени. Некоторые упрекали еврейские семьи, в том числе и семью Линднер, в полном захвате легкой промышленности, открытии универмагов, которые отбирают кусок хлеба у честных немецких коммерсантов. Конечно, Макс все это знал. Антисемитские и националистические газеты и большая часть общественного мнения придерживались именно такой точки зрения. Несмотря на то что среди евреев, с которыми сталкивался Макс, были талантливые учителя, прекрасные художники или просто настоящие, верные друзья.

Он подошел к ней, взял ее руку и поднес к губам.