Игорь Кунин. У него был строгий внимательный взгляд. Короткая военная стрижка не могла скрыть густоту его каштановых волос. Ей почему-то очень нравилось наблюдать за его затылком, когда он играл на пианино, склонив красивую голову над клавишами. Может быть, в тот момент он казался ей и красивым, и беззащитным одновременно. Когда он играл, он как будто одновременно и присутствовал в комнате, и находился далеко от них.

Игорь дружил с дядей Сашей, самым младшим братом матери. Ксения познакомилась с ним в прошлом году, когда друзья, находясь в отпуске, пришли к ним домой с визитом. Молодые люди были приблизительно одного возраста, чуть за двадцать, и она удивилась этой дружбе, потому что между ними было мало общего.

Дядя Саша говорил громко, мог охотиться на диких уток в перерывах между наступлениями на Галицком фронте, не обращая внимания на недовольство начальства, в то время как Игорь был более спокойным, вежливо отвечал на вопросы хозяйки дома, изящно держал чайную чашку, словно боясь разбить ее.

Помучив несколько минут клавиши пианино, помурлыкав, Саша убедил Игоря занять его место.

— Он настоящий виртуоз, — сказал он о своем товарище.

Немного скованно Игорь наклонил голову. Было видно, что ему больше всего хотелось спрятаться за занавеску, но Александр был неумолим.

— Давай, давай, старина. Скоро ты будешь жаловаться на то, что тебе не хватает музыки.

С извиняющейся улыбкой сев перед инструментом, Игорь погладил белые и черные клавиши, словно молясь. И зазвучала музыка.

В тот вечер за столом Ксения и Игорь сидели рядом. Они разговаривали вполголоса, не обращая внимания на других. Девушка была настолько заинтригована, что даже позабыла о смущении, и с тех пор постоянно думала об этом офицере. Они писали друг другу письма: короткие и спешные — ее, более меланхолические — его. Узнав, что ему предстоит очередной отпуск, который совпадает с ее днем рождения, она очень обрадовалась. Теперь он узнает ее в новом качестве — как хозяйку вечера. Она представляла, как, смущаясь, он будет восхищаться ею издалека до тех пор, пока она не снизойдет и первой не приблизится к нему в сверкающем платье. Она выберет его среди многих, и он будет ей за это признателен.

Теперь все рухнуло. В один момент. У нее даже пропало желание участвовать в празднике, который без Игоря терял всякий смысл.

Решительно, эта война действовала ей на нервы. Этот постоянный дефицит всего! Эти нескончаемые переживания за дядьев и двоюродных братьев, воюющих на фронтах! Эти панихиды, ужасные траурные заголовки газетных статей, иконы, занавешенные черным зеркала! Эти не прекращающиеся молебны в память о павших на поле брани с курением ладана, от запаха которого Ксению всегда начинало тошнить. Ей также было в тягость два раза в неделю сопровождать мать в мастерские, где женщины шили рубашки, вязали носки и жилетки для солдат, собирали одежду для беженцев. Она не могла спокойно выносить подозрительные взгляды престарелых дам, которые словно упрекали ее за то, что она временами мечтательно засматривалась в окна. Складывалось впечатление, что кто-то невидимый специально устраивал так, чтобы помешать Ксении полноценно прожить ее лучшие годы, заставить скучать. Как это несправедливо!

Федор Сергеевич заметил, как его дочь сжимает пальцы в кулаки, слегка наклонившись, словно пытаясь устоять под порывом сильного ветра. Он понял, что она еле сдерживается, чтобы не закричать, считает, что ее предали. Генерал и раньше догадывался, что ей небезразличен молодой Кунин, и не видел в этом ничего предосудительного. В будущем Игорь — многообещающий музыкант, прекрасный офицер, отличающийся серьезным и трезвым взглядом на вещи.

Во время вчерашнего короткого разговора Осолин и Кунин испытывали одни и те же горькие чувства в отношении происходящего: армия была охвачена революционной пропагандой, приказы выполнялись неохотно, из-под палки.

— Каждый думает только о себе, — тихо говорил молодой офицер. — Солдатские души — словно души детей. Их легко обольстить. Красивые слова затуманивают их рассудок сильнее водки. Они больше не верят нам, своим командирам, считают, что мы продали их германцам. Они растерянны и обескуражены. В их взглядах все чаще проскальзывает ненависть.

Ненависть… Генерал догадывался об этом, он и на себе ощущал ее гнетущее воздействие, наполняющее городские улицы. Хуже того, он видел эту ненависть, когда инспектировал батальоны, охранявшие склады. Молодые рекруты уже были не теми оторванными от своих сел и деревень мужиками, которые покорно смирялись со своей судьбой, а напичканными социалистическими идеями питерскими рабочими. В их мрачных физиономиях генерал не видел готовности жертвовать собой ради солдатского братства.

Вот уже несколько месяцев подряд Федор Сергеевич часто просыпался в три часа утра. С бьющимся сердцем он прислушивался к ровному дыханию лежащей рядом супруги, пытался успокоиться, но сон упрямо не желал возвращаться. Тогда он вставал, морщась от боли в раненой ноге, тихонько надевал широкий шелковый домашний халат и выходил из спальни. Часто во время бессонницы он заглядывал в комнату дочерей. Смотрел на светлые волосы Ксении, разметанные на подушке, на беспорядочно смятое откинутое одеяло, словно его дочь всю ночь сражалась с невидимым врагом. Маша, наоборот, спала укутавшись. «Милосердная Богоматерь, защити их!» — молился про себя Осолин, осеняя детей крестным знамением, после чего уходил в кабинет, зажигал камин и ждал рассвета наедине со своими тревогами.

Зазвонил телефон.

— Тебе пора идти к себе и готовиться к празднику, солнышко, — с улыбкой произнес Федор Сергеевич. — Скоро придет парикмахер. Я нисколько не сомневаюсь, что талантливый месье Франсуа знает, что делать с твоими волосами, чтобы они стали еще прекраснее. Сегодня у нас будет замечательный праздник, вот увидишь.

Девушка, сумевшая взять себя в руки, повернулась к отцу.

— Конечно, папа. И я воспользуюсь каждой секундой этого праздника.

Высоко подняв голову, она с улыбкой вышла из комнаты. Отец презрительно посмотрел на телефонный аппарат, снял трубку. Дежурный офицер доложил ему, что рота Павловского применила оружие против двух взбунтовавшихся подразделений. Разоруженных солдат арестовали. «Если и гвардия сдается — это уже начало конца», — думал с горечью генерал Осолин, не переставая, однако, четко отдавать распоряжения.

Синее ночное небо накрыло строгий, расчерченный замерзшими водными артериями на квадраты город — город гранитных набережных, удивительных стрельчатых колоннад, золотых куполов и прекрасных дворцов. Автомобиль ехал медленно. Тени бежали вдоль зданий и рядов уличных фонарей. Сидя рядом с матерью, Ксения напрасно пыталась проследить за их неуловимым бегом. Поднятый меховой воротник защищал ее щеки, шиншилловая муфточка согревала холодные руки.

Театральная постановка оказалась замечательной: артисты играли вдохновенно, чудесные декорации вызывали романтические чувства. Во время антракта Ксения гордо прохаживалась по проходу, держа отца под руку. Ее поздравляли, отмечали элегантность платья, очаровательную улыбку, но всякий раз после порции комплиментов разговор неизбежно сворачивал к более серьезным вещам. Депутаты Думы Чингарев и Скобелев требовали отставки правительства, неспособного накормить голодающих. Нахмурив губы и взмахивая руками в перчатках, старая графиня Чикова заявила, что видела, как манифестанты размахивали красными знаменами. Упоминали министров Струве и Протопопова, но шепотом, словно их имена оставляли во рту горьковатый привкус. Расстроенная, Ксения хмурила брови, не желая слушать ни критику в адрес премьер-министра, ни опасения по поводу упадка боевого духа русской армии. Слишком долго она ждала этого дня, который хотела провести легко, и воспринимала каждое озабоченное лицо как упрек.

Мать уже давно постоянно кашляла, раз за разом прикладывая к губам кружевной платок. Ксения понимала, что она тоже не в настроении. Беспокоясь о ее здоровье, девушка даже отказалась от своего любимого развлечения — возвращаться домой на санях под веселый перезвон бубенцов, завернувшись в меха и спрятавшись от ветра за широкую спину кучера.