— Господин фон Пассау? — позвал его мелодичный голос.

Макс всегда придавал первому впечатлению особую важность. Говорили, что оно никогда не подводит. Ему хотелось верить, что именно в первый раз горящие глаза, лишенные всякой наигранности и расчетливости, наполненные любопытством и отчасти беспокойством, всегда точно определяют человека, стоявшего перед ним.

Никогда он не забудет день, когда в первый раз увидел Сару Линднер. На девушке было светло-серое платье из крепдешина с узкими рукавами, подол которого был выше колен и открывал симпатичные ножки. Ожерелье из красивых жемчужин подчеркивало тонкость шей. Черты лица выражали твердый характер, поэтому лицо нельзя было назвать безупречным. Большие яркие глаза, кидающие на него внимательный и полный здравомыслия взгляд. Нос, покрытый веснушками, верхняя губа чересчур тонка, бледные щеки. И все-таки живость этого лица вызвала у него желание схватить свой аппарат и сфотографировать его. Сара была одной из тех женщин, которые сразу вдохновляют мужчин на неожиданные поступки. Рядом с ней все вдруг становилось возможным.

— Господин фон Пассау? Я не ошибаюсь? — добавила девушка, подходя ближе.

Он понял, что по-прежнему стоит на месте и с бьющимся сердцем смотрит на нее.

— Простите меня. Вы, должно быть, фрейлейн Линднер.

Она протянула ему руку. Перекладывая неудобную папку из одной руки в другую, Макс уронил ее. Стопка фотографий рассыпалась по полу. Смущенный, он нагнулся.

Исходящий от нее аромат беспокоил его — таинственные цветочные оттенки почему-то внушали ему тревогу. Сара Линднер наклонилась помочь. Ее темные волосы, аккуратно собранные на затылке так, что не выбивалось ни одной пряди, вызывали у него желание потрогать их руками. Словно выточенные, не обремененные кольцами руки, тонкие пальчики с ноготками, покрытыми бледным розовым лаком. Не смея поднять на нее взгляд, он рассматривал эти руки, дышал ароматом ее духов.

— Показывайте, — сказала она, садясь на колени и раскладывая фотографии вокруг себя полукругом.

Она внимательно все изучила, не произнося ни слова, подолгу рассматривая каждый снимок. Не смея перебивать, Макс протягивал ей фотографии. Никогда ранее он не ожидал оценки своих работ с таким трепетом. Даже мнение художественного директора «Ульштайна» не имело для него такого значения. Он старался отмечать малейшую мимику губ, блеск непроницаемого взгляда из-под черных ресниц, очень нуждаясь в ее одобрении, смущенно понимая, что это не только из-за работы, но и из-за него самого, его надежд, неосознанных грез, страхов, секретных желаний, завтрашних дней. Все это зависело теперь от нее, молодой незнакомки, сидевшей на коленках в комнате с видом на берлинское небо.

Наконец она подняла голову. Макс затаил дыхание.

— J’aime[14], — со спокойной улыбкой, осветившей глаза, сказала она почему-то по-французски, будто слово «aimer»[15] содержало нечто большее, чем его немецкий эквивалент, будто только по-французски можно было передать все ее чувства.

Макс вздрогнул. Это было так неожиданно, что он остался неподвижен, догадываясь, что Сара Линднер — эмоциональная женщина, не боящаяся точно выражать свои мысли. Так или иначе, но одним этим словом она преподнесла ему самый ценный подарок.

Девушка пригласила его посетить универмаг. Макс был поражен этим миром с заботливо обустроенными отделами, прилавками из стекла и металла для демонстрации косметики, аркой, под которой возвышался удивительный фонтан из духов, создававший праздничную атмосферу, будуарами, отведенными под белье. Этаж для мужчин излучал дух английского клуба с его кожаными креслами и стойками для сигарных коробок, бритв и бритвенных кисточек, привезенных из Лондона. Но самым впечатляющим был, без сомнения, изысканный выбор одежды, предлагаемой вниманию женщин. Если предвоенную клиентуру в основном составляли русские аристократы и их супруги, богатые промышленники, землевладельцы, приезжавшие из Померании и Восточной Пруссии, то теперь клиенты стали очень разными. И тем не менее тут царствовал все тот же дух изысканности и люкса.

— Что скажете, если для начала мы займемся продажей старой одежды? — спросила Сара, видя, что вопрос сбил его с толку.

Все-таки Макс понял: она хочет показать, что не страдает звездной болезнью. Во времена Средневековья, когда евреи начали оседать в Центральной Европе, им предоставлялось право продавать только одежду, бывшую в употреблении. В XVII веке, чтобы преодолеть причиненную Тридцатилетней войной разруху, курфюрст Бранденбурга предоставил пятидесяти привилегированным еврейским семьям право продавать христианам одежду и ткани, заложив основание отрасли, которая впоследствии станет процветающей. Позже Фредерик-Гийом Прусский потребует, чтобы солдаты каждый год покупали себе новый мундир, запретив при этом импорт текстиля и иностранное производство. Начиная с XVIII века многие семьи сделали на этом состояние. Со временем, во многом благодаря эмансипации женщин, были открыты магазины, где продавались предметы роскоши, выпускаемые целыми сериями, мужские рединготы и женские пелерины. Натан Линднер и его братья создали Дом Линднеров в 1839 году, в пик расцвета берлинской легкой промышленности. Десятью годами позже производство одежды увеличилось благодаря швейным машинам, введенным в эксплуатацию предпринимателем Исааком Меритом Зингером. К началу XX века Берлин экспортировал одежду во все европейские страны и Соединенные Штаты, в том числе для среднего класса и рабочих, которые были покорены качеством и низкой ценой.

— Линднеры создали прекрасное предприятие. Я восхищен, — заявил Макс.

— Я тоже, — сказала Сара. — Мои предки были предприимчивыми и изобретательными. Они требовали, чтобы эта страна шла в ногу со временем. Но мы сами еще ничего не создали.

— Почему вы так думаете?

Взгляд ее стал грустным.

— Извините, я не хочу больше говорить об этом. Идемте, — добавила она более воодушевленно, — я покажу вам мастерскую и кое-что из моих работ.

Когда они вернулись на этаж, где находился кабинет, молодая служащая с черными кудряшками подошла к Саре и показала счет-фактуру. Она казалась озабоченной, красные пятна горели на ее щеках. Девушки полушепотом обменялись несколькими словами, перед тем как Сара со вздохом подписала счет.

— Это русские беженцы, — пояснила она Максу. — Мы предоставляем им кредиты, но некоторые из них заканчивают тем, что начинают платить по счету такими вот золотыми пуговицами со своих старых мундиров. Я не могу им отказать, потому что принимаю близко к сердцу их сложную ситуацию, но у меня собралась уже огромная коллекция знаков отличия старой Российской империи, — добавила она с улыбкой.

Они спустились по лестнице и оказались в большой освещенной комнате, где царил переизбыток рюша. Швеи в белых блузах с гибкими метрами на шеях сидели за длинными столами, склонившись над швейными машинами. Время от времени слышался чей-то смех.

Иногда девушки вставали, сжимая губами булавки, чтобы примерить на манекенах элементы одежды. Сара, ответив на несколько вопросов, проверила работу вышивальщицы, похвалив ее при этом, упрекнула другую молодую девушку за неудовлетворительное качество швов, приказав все переделать. Окунувшись в работу, она стала внимательной, ее взгляд — твердым. Видно, она не любила посредственности, а ее работницы казались ему скромными и одновременно вызывающими уважение.

Сара пригласила Макса в свой кабинет. Книги по искусству и картонные скоросшиватели занимали полки. На столе из клена находилась лампа в виде радуги, цветные карандаши, большие ножницы и несколько рисунков. В углу возвышался манекен, одетый в обшитое жемчугом платье, края которого показались Максу еще короче тех, что он видел на Мариетте или Асте. Два кресла с каркасом из металлических труб, обтянутых искусственной кожей, стояли по краям низкого стола, на котором красовалась белая орхидея.