Теперь, когда Елизавета очутилась в большом, роскошном доме на веселой, шумной улице Нью-Йорка, ей казалось, что она живет в мире странных грез. Для ее удобства и спокойствия было сделано все возможное. Девочке отвели отличные комнаты, пригласили прекрасную воспитательницу, учителей и учительниц. Ей прислуживали ее собственные служанки.
Но она испытывала смущение, почти ужас оттого, что все было так ново, ' странно, беззаботно и роскошно. В платьях, которые Елизавета носила теперь, она чувствовала себя не самой собой, а кем-то другим. Книги, подаренные ей дядей, пестрели множеством забавных картинок, и в них говорилось не о святых, а о земной жизни, которой она совсем не знала. К подъезду подъезжала коляска, и Елизавета отправлялась кататься со своей воспитательницей по парку. Во время прогулок девочка не раз замечала, что многие смотрят на нее с любопытством, причины которого она не понимала. А все объяснялось тем, что отрешенный вид и задумчивое выражение глаз делали ее совершенно непохожей на остальных детей. Однажды Елизавета случайно услышала, как дядя говорил про нее:
- Со временем она станет очаровательной девушкой, такой же прелестной, какой была ее мать, которая умерла двадцатилетней. Но ту воспитывали совсем иначе. Елизавета - настоящая маленькая монашка. Я боюсь за нее. Горничная Роза видела, что она встает ночью и молится.
Он со смехом говорил это одному из своих веселых друзей, которому хотел показать племянницу. Бертран и не знал, что его смех пугал и огорчал Елизавету. Ей внушили, что веселость суетна и греховна, а между тем она видела, что вся дядина жизнь наполнена весельем. Он устраивал блестящие вечера и обеды редко бывал в церкви, не помогал обездоленным и, казалось, думал только об удовольствиях. Маленькая Елизавета подолгу молилась о спасении его души, когда он крепко спал после веселого обеда или роскошного ужина.
Бертрану и в голову не могло прийти, что Елизавета боялась его больше всех на свете. В его присутствии она делалась еще более застенчивой, чем обычно. Когда она, войдя в библиотеку, видела дядю сидящим в удобном, мягком кресле с раскрытым романом на коленях и с сигарой в руке, то едва могла отвечать на вопросы, которые он задавал со снисходительной, полунасмешливой улыбкой.
Елизавета довольно скоро поняла, что к филантропии тети Клотильды, кюре да и ее самой Бертран де Рошмон мог относиться лишь с насмешливым сожалением, и это казалось ей кощунственным. Могла ли девочка сказать ему, что ей хочется истратить все свои деньги на постройку церквей и на милостыню бедным? А между тем она горела желанием часть денег немедленно отправить в нормандскую деревню, а часть раздать бедным, которых она нередко встречала на улицах.
Иногда Елизавета шла к дяде с твердым намерением открыть ему свое сердце, но, очутившись с ним лицом к лицу, теряла всякое мужество. Она видела или ей казалось, будто она видела, что он находит ее странной и смешной. Порой она бывала готова, бросившись перед ним на колени, умолять его отправить ее обратно в Нормандию и позволить ей жить, там одной в старом сером замке, как жила ее тетя Клотильда.
Утром Елизавета поднялась очень рано и долго молилась перед маленьким алтарем, который она устроила в своей спальне. Девочка надела свое простое черное саржезое платьице, потому что в нем чувствовала себя удобнее. В то утро она приняла одно решение.
Накануне вечером Елизавета получила письмо от кюре с печальными известиями: в деревне начался тиф, виноградные лозы не дали урожая, скот стал заболевать какой-то заразной болезнью, народ терпит нужду. Если ничего не сделают для крестьян, один Господь ведает, как переживут они зиму. При жизни Клотильды де Рошмон крестьяне всегда получали помощь к Рождеству, и после этого чувствовали себя спокойными и счастливыми. Вот почему кюре решился написать Елизавете.
В ту ночь бедняжка почти не спала. Ее родная деревня Рошмон! Ее милые крестьяне! Дети будут голодать, коровы падут, стариков не согреют затопленные печи.
«Пойду к дяде,- бледнея и чувствуя дрожь, решила она.- Я должна попросить у него денег. Я боюсь, но нужно пересилить себя. Святая Елизавета была готова вынести все, чтобы только исполнить свой долг и помочь бедным».
Маленькая де Рошмон много думала о ландграфине. Чудо с цветами доказывало ей, что человека, делающего добро, святые не оставляют.
С тех пор как она жила в американском доме, девочка полусознательно сравнивала дядю Бертрана со злым ландграфом, хотя из чувства справедливости не могла считать его действительно таким жестоким, каким был муж ландграфини Елизаветы. Она видела, что Бертран не зол, он только мало думает о бедных и любит светские развлечения.
Тревожно прислушивалась она, ожидая, когда дядя Бертран выйдет из своей комнаты. Он всегда вставал поздно, а в то утро спал дольше обыкновенного, потому что накануне был на веселом балу и вернулся поздно.
Только около двенадцати часов Елизавета услышала, как отворилась его дверь, и быстро вышла на лестницу. Ее сердце билось порывисто. Несколько мгновений она стояла неподвижно, пытаясь оправиться от волнения.
~ «Может быть, лучше подождать, чтобы он выпил утренний кофе и позавтракал? -подумала Елизавета.- Лучше не беспокоить его теперь. Он будет недоволен. Да, я, пожалуй, подожду немного».
Елизавета не вернулась к себе в комнату, а осталась на лестнице. Ей казалось, что прошло много времени. С дядей завтракал кто-то из его друзей. Она прислушалась и узнала голос этого господина. Елизавета часто видала, как он приходил и уходил с ее дядей. По ее мнению, у него были добрые глаза и лицо. Говоря с ней, он смотрел на нее с участием и любопытством.
Дверь в столовую сначала открылась, потом закрылась. Туда вошли слуги. Дядя и его гость, разговаривая, смеялись. По-видимому, им было очень весело. Скоро маленькая де Рошмон услышала, что дядя велел заложить свой экипаж: они собирались тотчас же после завтрака уехать за город.
Наконец они вышли из столовой. Елизавета сбежала вниз и остановилась в прихожей. Ее сердце забилось еще сильнее, чем прежде.
- Дядя Бертран! - сказала девочка, когда де Рошмон подошел к ней. Еле узнав свой слабый голос, она повторила: -Дядя Бертран!..
Он обернулся и, увидев племянницу, вздрогнул и сделал довольно нетерпеливый жест. Было ясно, что он и удивлен, и недоволен, и торопится уехать. Странная фигурка в гладком черном платье с тонкими ручками, прижатыми к груди, бледное личико и большие темные глаза действительно могли удивить всякого.
- Елизавета,- сказал он,- чего ты хочешь? Зачем ты сошла с лестницы? И опять это невозможное платье!.. Зачем ты снова надела его?
Дядя Бертран,- повторила Елизавета, еще крепче сжимая ручки от ужаса при виде его недовольства. Ее глаза стали еще больше.- Мне нужны деньги... очень много денег... Прости, что я тебя беспокою... Это для бедных. Кроме того, кюре написал, что в деревне много больных... и виноградники не дали урожая. Им нужны деньги. Я должна послать им что-нибудь...
Дядя Бертран пожал плечами:
- Об этом тебе написал господин кюре? Ему нужны деньги? Моя дорогая Елизавета, я должен разузнать, расспросить. Ты богата, у тебя большое состояние, но я не могу позволить выбрасывать его на ветер. Ты еще маленькая и не можешь понять...
- Ах,- вскрикнула Елизавета, дрожа от волнения,- ведь они такие бедные! Как плохо, когда никто не помогает беднякам!.. И у них и так маленькие виноградники, а когда бывает неурожай, они едва не умирают с голоду. Тетя Клотильда помогала им даже в хорошие годы. Она говорила, что о них нужно заботиться как о детях.
- Твоя тетя Клотильда могла поступать как ей было угодно,- ответил дядя Бертран,- Она была набожна, но неблагоразумна. Мне непременно нужно все разузнать, но не теперь. Я тороплюсь. У меня нет времени. Я уезжаю за город... Да, скажи горничной, чтобы с тебя сняли это ужасное платье. Поезжай покатайся, развлекись чем-нибудь. Ты такая бледная!
