Валентина Леонтьева

Несмотря на то, что в Москве Булату остаться не удалось, Сильва все-таки переехала в Ереван, разменяв их тбилисскую квартиру. А Булату сняли полуподвальную комнату на той же улице Грибоедова. Сильва забрала с собой и младшего брата Булата Виктора. Булат остался один.

Виктор и Булат Окуджава

В том же знаменательном 1945 году произошло еще одно важное в жизни Булата событие. Впервые его стихи были опубликованы. В газете Закавказского военного округа было напечатано его стихотворение «До свидания, сыны», которое было подписано псевдонимом «А. Долженов».

«Я принёс туда лирические стихи, но мне сказали, что нужны стихи о демобилизации. Я прибежал, как сумасшедший, домой и двое суток сочинял какую-то чушь невероятную, и потом прибежал туда, краснея, сунул... А это была газета, им важно было, что на тему, - они взяли и опубликовали. Моей радости не было предела - я опубликовался! Я накупил 50 экземпляров, дарил всем друзьям, мальчикам и девочкам. Мои друзья смотрели на меня с восхищением».

После этого в короткое время в этой же газете были напечатаны еще несколько стихотворений, подписанных тем же псевдонимом.

Стихи он писал уже очень давно. И даже пробовал писать прозу. В детстве он с упоением писал роман почему-то о китайских коммунистах. В романе, который назывался «Ю-Шин доброволец», главный герой боролся за освобождение рабочего класса от империалистических угнетателей. Булат воспитывает свою волю, заставляя себя каждый день писать по одной странице, не больше и не меньше. Если слово не умещалось на листе, он оставлял его на завтра.

А когда Булат с родителями жил на строительстве Уральского вагоностроительного завода в Нижнем Тагиле, где его отец был парторгом стройки, на стройку как-то приехал молодой, но уже знаменитый писатель Александр Авдеенко. Первый роман Авдеенко «Я люблю» очень понравился Максиму Горькому, и теперь молодой писатель ездил по стране в поисках материала для нового романа. Писателя принимала семья Окуджава.

Поселили его в отцовском кабинете. Булат из любопытства зашел как-то к нему и увидел на столе лист бумаги с написанной одной фразой: «Мне девятнадцать лет».

Вскоре Булат, в гостях у начальника строительства вагоностроительного завода на вопрос, кем он хочет стать, когда вырастет, отвечает:

- Писателем.

- Что же ты пишешь ?

- Роман.

- И о чем же ? - спросил пораженный начальник стройки.

- Так, вообще, ...о разном... - замялся Булат и добавил: - Первая строчка такая: «Мне одиннадцать лет»...

Теперь, после первой публикации, Булат окончательно решил посвятить себя литературе и поступать на филологический факультет Тбилисского государственного университета.

Александр Авдеенко

Его, как вчерашнего фронтовика, легко приняли. В автобиографии он скрыл, что его родители репрессированы и члены приемной комиссии этого не заметили, а скорее, не захотели замечать, ведь фамилия Окуджава была хорошо известна в Грузии.

Юношей в университете было немного, а уж на филологическом факультете и подавно. Вместе с Булатом в университет поступили и знакомые ему уже Александр Цыбулевский и Лев Софианиди. В университете у Булата, кроме Александра Цыбулевского и Льва Софианиди появляется новый товарищ по поэтическому ремеслу, Алексей Силин.

Молодые поэты часто собираются у Булата дома, читают стихи, обсуждают, спорят. У Булата в комнате была настольная лампа с соломенным абажуром и по аналогии с пушкинской «Зеленой лампой» и с «Зеленой ампой», собиравшейся в квартире Ромы Чернявского, они называли свое «общество» «Соломенной лампой».

Булат все больше охладевает к учебе в университете. Он твердо решает связать свою жизнь с литературой и хочет бросить университет и поступить в Литературный институт в Москве. Но тут в жизни Булата произошла встреча, не только запомнившаяся ему на всю жизнь, но и сыгравшая в его судьбе немалую роль.

В Тбилиси приезжает обожаемый ими, начинающими поэтами, Борис Пастернак. Он остановился в гостинице «Тбилиси». Булату

и его друзьям А.Цыбулевскому, Л.Софиа- ниди и А.Силину посчастливилось с ним встретиться. Борис Леонидович был тогда в опале, настроение у него было подавленное, и он слушал их стихи совершенно невнимательно, думая, видимо, о чем-то своем. Потом они разговорились, и Булат поделился с Пастернаком своими планами поступления в Литературный институт.

Борис Пастернак

Дело в том, что в том же 1945 году, когда Булат поступил в университет, многие его знакомцы из «МОЛа» поехали учиться в Москву. Густав Айзенберг и Сергей Шенгер поступили на сценарное отделение в ГИТИС, а Тодик Мелик- Бархударян, Виль Орджоникидзе, Гия Маргвелашвили поступили в Литературный институт. Всех их тогда в Москву «притащил» Николай Шахбазов, который учился в Литературном институте еще с довоенного времени и теперь вернулся в него, как только институт возобновил свою работу после эвакуации.Юрий Трифонов в своих воспоминаниях о Литературном институте называет приехавших тогда «грузинским десантом сорок пятого года». Юрий Трифонов писал о Виде Орджоникидзе (к сожалению, рано умершем) и Тодике Бархударяне (приставка Мелик в Москве куда-то пропала, может, поэтому он стал потом Федором Колунцевым):

«Они привезли рассказы, написанные не грубо реалистично, как писали многие из нас, а изящно, даже изыскано, это были рассказы хорошего вкуса, чего многим недоставало».

...Выслушав Булата, Пастернак не поддержал его, сказав, что нет смысла из университета переходить в Литературный институт, что если у человека есть талант, то он и без Литературного института станет писателем, а если таланта нет, то и никакой Литературный институт не поможет. И еще он назвал Литературный институт гениальной ошибкой Горького. После этой встречи Булат оставил свои мечты о Литературном институте.

Булат был старше своих сокурсников на несколько лет и на целую войну. Естественно, он сразу стал их, как говорят сегодня, неформальным лидером. Особенно близко они подружились с Норой Атабековой, Володей Двораковским, Арой Арутюновой, Вероникой Акопджановой. Все они были преданными поклонниками его поэтического таланта, а особенно Ара Арутюнова. С Арой Арутюновой Булата сближали не только его стихи, но и взаимная симпатия. Булат был хорошим другом, но он уже и тогда не терпел проявлений фамильярности. Впрочем, проявлений таких и не было, что-то в нем было такое, что держало окружающих на определенной дистанции от него. Это что-то не потом появилось, когда он стал популярным, оно было в нем всегда. Казалось, он знал свое предназначение, знал себе цену. В то же время ни тени высокомерия, никакого сознания своей исключительности у него не было никогда. Скорее, какая-то его замкнутость являлась не благоприобретенным качеством, а особенностью характера, полученной с родительскими генами.

Особым прилежанием к учебе Булат не отличался. Но неудачи на экзаменах его не удручали. Даже если он «срезался», он выходил спокойным, невозмутимым и говорил: «Ну, ничего, не получилось, в следующий раз пойдем».

«Филология меня не очень возбуждала, но мысль о том, что я вчерашний фронтовик, что я жив, что мне в связи с этим все дозволено, что очередная пассия не сводит с меня глаз, что вечером мы пойдем с нею в парк Цома офицеров и будем отбивать ноги в танго, фокстроте, в вальсе-бостоне, - мысль об этом очень возбуждала меня».

Впрочем, значительно больше внимания он уделял стихам. У него был стол, сделанный когда-то его дедом, столяром Степаном Налбандяном. За этим столом, которым он очень дорожил, и впоследствии даже перевез его в Москву, Булат часами просиживал над своими стихами.

«...Пусть этот век и тяжек и кровав,

Но лишь земля, где новый мир рожден