Весть о том, что майор Грицевец вывез майора Забалуева почти что из-под самого носа японцев, быстро облетела войска.
«В первую минуту это известие о беспримерном в истории авиации подвиге Грицевца произвело на меня ошеломляющее впечатление, — вспоминает дважды Герой Советского Союза генерал-майор Арсений Ворожейкин, бывший комиссар эскадрильи истребителей И-16 пушечных. — Мне показалось вначале, что такой поступок просто невозможен.
Разве кто-нибудь имеет право, думал я, садиться на территорию противника? Достаточно какой-то ничтожной случайности — камера лопнет, мотор заглохнет на малом газу… Я поспешил к телефону, попросил к аппарату комиссара полка. Комиссар подтвердил необычайную новость»[12].
Когда Сергея Грицевца спросили, боялся ли он смерти, спасая Забалуева, он ответил: «Только ненормальные люди смерти не боятся. Есть еще совесть. Есть чувство долга. Они сильнее страха».
Над позициями наших войск стал появляться вражеский разведчик. Ранним утром, когда по берегам реки тянулся туман, он парил в высоте, еле видимый среди бледнеющих звезд. Потом исчезал. Иногда разведчик неожиданно прилетал днем. Но едва советские истребители отрывались от земли, мгновенно набирал высоту и пропадал.
На следующее утро он снова сверкающей точкой скользил над рекой.
Комкор Смушкевич вызвал в штаб майора Кравченко и старшего лейтенанта Орлова. Они прибыли поздно вечером.
— Вам известно, зачем я вас вызвал? — спросил комкор.
— Не знаем, но… догадываемся, — ответил Кравченко.
— Как вы думаете, долго мы будем терпеть разведчика?
— Разрешите доложить план. Завтра ранним утром мы будем действовать вдвоем. После сообщения наблюдательных постов о приближении к фронту разведчика, вылечу я и втяну японца в бой. Орлов поднимается со своим звеном и отрежет ему путь назад. Мы его или посадим, или уничтожим.
— У меня есть уточнения, — сказал Орлов. — Лучше я приму бой, а майору быть в резерве. Он насчет выручки мастер.
— Хорошо. Так и сделаем, — согласился Кравченко.
— Желаю успеха! — попрощался Яков Смушкевич.
Смушкевич пользовался большим уважением всего летно-технического состава. Он не боялся предоставлять подчиненным широкую инициативу в решении даже самых сложных вопросов. А доброта, отзывчивость, тактичное обращение со всеми без исключения удивительно просто сочетались в нем с высокой требовательностью. И летал он отлично.
27 июня еще до рассвета Кравченко, Орлов и четыре других летчика отправились к самолетам. При лунном свете техники опробовали моторы.
Кравченко вернулся на командный пункт. Служба наблюдения сообщила, что разведчик на большой высоте перелетел границу и продвигается в направлении аэродрома. Орлов набрал высоту и начал патрулирование.
Вот он разведчик, в темном небе высоко над аэродромом. Орлов пошел навстречу. Японец пустился удирать.
Трассирующие пули чертили в небе огненные линии: Орлов уже сражался с разведчиком. Взлетел и Кравченко с четверкой истребителей.
Взошло солнце. Орлов и разведчик исчезли. Пять самолетов, набирая высоту и скорость летели на восток. Далеко у горизонта летчики увидели два сверкающих на солнце самолета. Шел бой. Вот самолет японца задымился и начал распадаться в воздухе. И вдруг — совсем близко вражеские самолеты. Прямо на аэродром шло 23 бомбардировщика и 17 истребителей.
Кравченко никогда не смущало численное превосходство противника, он помнил суворовский принцип: «Бить не числом, а уменьем!» По его сигналу пять истребителей кинулись с высоты на врага. Заварился жестокий неравный бой.
С аэродрома поднимались наши «ястребки» и спешили друзьям на помощь. Но противник, используя превосходство в численности и высоте пытался лишить советские самолеты маневра. И это ему удавалось. Уже сбито три наших самолета, догорают на земле пять японских машин…
В ходе боя Кравченко увидел самолет, который кружил высоко над аэродромом, отделившись от всех. Понял, что это новый разведчик, высматривающий расположение аэродромов полка, и полетел к нему. Заметив это, японец бросился наутек, стараясь избежать преследования. Он снизился и перешел на бреющий полет.
Кравченко погнался за беглецом и приблизившись открыл огонь из пулеметов. Самолет сбит с первой атаки. Кравченко бросил взгляд на бензочасы. Бензина не было. Приземлился. На часах ровно семь. Тишина. Кругом степь. «Где же я нахожусь? — размышлял летчик, обозревая местность, напряженно вспоминая, как летел.
Надо быть ко всему готовым. Нарвал травы, прикрыл связанными пучками винт, замаскировал самолет. Попытался снять компас, но без ключа отвернуть болты не смог. Ни фляги с водой, ни бортового пайка. Кругом тихо и пустынно.
Ориентируясь по солнцу, Кравченко пошел на запад. Мучила жажда, затем к ней присоединился голод. Первый день перенес без заметной потери сил. Ночью прилег, но сон не шел. Утром с надеждой смотрел в небо. А самолеты не летят…
Весь второй день шел и шел. Прошумел дождь. Расстелил реглан, на коже собралось немного воды, выпил. И снова иссушающая жара и жажда, кровоточат потрескавшиеся ноги. Настала вторая ночь. Он уснул.
Ночи в Монголии холодные — перед зарей продрог. Кутался в реглан, снова засыпал и просыпался от озноба.
Утром ноги отказались идти. Огромным усилием воли заставил себя подняться и шагать, шагать.
«Меня ждут друзья, они верят, что их командир вернется! В полк! В полк!»
На ходу мгновениями терял сознание. Уже третий день клонился к вечеру, когда Григорий увидел мчавшийся грузовик. Разглядел: машина советская. Выстрелил из пистолета. Грузовик остановился. Водитель увидел приближающегося человека, открыл дверцу, выскочил из кабины с винтовкой.
Кравченко, боясь, как бы машина не умчалась, ускорил шаг, давая руками знак стоять.
Обросший, с искусанным москитами лицом, он еле держался на ногах. Губы обметало, язык распух, не мог говорить, а только шептал: «Свой я, братишка, свой! Я летчик Кравченко. Пить!»
Шофер дал ему фляжку с водой. На счастье подошла и легковая машина. Из нее вышел капитан. Кравченко посадили в кабину и через полтора часа привезли к штабу. Один из командиров увидел Григория, узнал:
— Да это же Кравченко! А мы тебя ищем все три дня!
Вскоре Григория Пантелеевича направили в штаб ВВС армейской группы.
Искали Григория и на машинах, и на самолетах. Но степь монгольская широка и велика. Так и не нашли. Но телеграмму о гибели пока не послали в Москву. Надеялись, что найдут или сам выйдет. Такие случаи уже были в полку.
Комиссар штаба ВВС полковой комиссар Чернышев уверенно говорил: «Такие люди, как Григорий Кравченко, ни в лапы самураям не попадут, ни от других бед не погибнут. Обязательно найдем его или сам придет!»
Шатаясь, Григорий стоял у входа в юрту Смушкевича. Кто-то позвал его, но он не отозвался: упал без сознания. Прибежал врач, оказал помощь, забинтовал ноги, летчики принесли ужин, накормили и напоили. Ночью Кравченко отвезли на аэродром. Друзья радостно встретили героя.
Григорий Пантелеевич пользовался большим авторитетом у летчиков. «Воевать и дружить он умел», — вспоминает Герой Советского Союза Антон Дмитриевич Якименко.
«Был он как командир требователен, справедлив, общителен с подчиненными, на его лице постоянно светилась спокойная, добродушная улыбка. Умел внимательно слушать, располагал к себе, своим вниманием вызывал на откровенный разговор», — так характеризовал своего командира летчик Георгий Приймук.
После этого случая командир еще строже требовал, чтобы к приземлившимся не на аэродроме летчикам немедленно спешили товарищи или запоминали, где те сделали посадку.
…Большая активность в ведении воздушной войны со стороны японцев не была случайностью. Они преследовали цель — нанести серьезное поражение нашей авиации, завоевать господство в воздухе для обеспечения предстоящей наступательной операции.
