«Но нет, нет! Загадывать не буду! Впереди ещё так много крепостей, земель, городов… Однако, чёрт меня раздери! Моих владений тоже прибавилось!».

– … таким образом, утром семнадцатого числа английские войска оставили нам Божанси по договору!

Герольд позволил себе, наконец, расслабленно улыбнуться.

– По сути, безо всякого сопротивления!

Шарль постоял ещё немного, не отрывая взгляда от пейзажа за окном, потом повернулся к залу. Ликующая сторона его души в этот момент явно побеждала.

– Что ж, господа, полагаю, всех нас можно поздравить! Дева снова одержала победу, и нам остается только сожалеть о заблудшем герцоге Бэдфордском, который никак не поймёт, что противится не нам, а воле Господней!

Придворные закивали, заулыбались.

Шарль медленно прошёл между ними, скользя взглядом по лицам.

«Подданные… Полгода назад на меня смотрели совсем не так. И почтительность, с которой передо мной расступались, была не та… А теперь та… И всё пока хорошо. И пускай Дева воюет. Моя благодарность будет щедра. Но пока Жанны нет, следует здесь, не теряя даром ни минуты, приучать всех к мысли, что поклоняться следует только королю. Только! А на Деву пускай молятся… Пожалую ей потом какое-нибудь аббатство, объявлю его святым местом… Лишь бы подальше от двора, где место только помазаннику, но не посланнику Божьему… И о щедрых пожертвованиях для аббатства позабочусь. Полагаю, она не откажется…».

Прекрасно осознавая, что сейчас каждый его шаг и каждая подаренная улыбка будут иметь значение, Шарль расчётливо остановился возле молодого человека, на камзоле которого красовался герб герцогов Анжуйских.

Младший сын мадам Иоланды низко поклонился.

– Наша матушка, дорогой Шарло, как всегда оказалась права, советуя нам верить в Деву без сомнений, – сказал дофин. – Жаль, что она не присутствует сегодня, но ты ведь передашь ей мою благодарность?

– Конечно, сир.

– Скажи ей также, что после коронации – вера в которую во мне всё крепче – я намерен пожаловать тебя титулом графа Менского, что будет ничтожной благодарностью за верную службу.

– Благодарю, сир, – Шарло низко поклонился. – Матушка будет очень рада.

– Не благодари.

Дофин по-свойски взял молодого человека под руку и пошёл дальше уже с ним.

– Обязанность королей ценить прежде всего тех, кто предан настолько, что готов возражать своему повелителю ради его же блага. А матушка мне часто возражает, не так ли? Но лучше это, чем угодливое согласие, которое в иных случаях просто преступно…

Говоря это он, вроде бы ненароком, посмотрел прямо в глаза стоящему на пути Ла Тремую. Выражение лица министра не оставляло сомнений в том, что упрёк на свой счёт он принял. Однако ничуть не смутился и, когда дофин оказался возле него, согнулся в поклоне.

– Позвольте и мне, ваше величество, поздравить вас с такими славными победами.

– Разумеется позволю, Ла Тремуй! И буду настаивать, чтобы, в пример другим, именно вы сделали это с особенной искренностью. Ведь сознайтесь, в чудесную нашу Деву не верите до сих пор, не так ли?

– Как можно не верить очевидному, сир?

Дофин засмеялся и со смехом пожал плечами.

– Не знаю! Об этом вас бы следовало спросить, но вы же всё равно не скажете.

Многие придворные вокруг Ла Тремуя тоже засмеялись. Но министр даже бровью не повёл.

– Непобедимость вашего войска, сир, для меня очевидна. Как и ваше мудрое решение поставить во главе его герцога Алансонского – человека во всех отношениях достойного. Ну, и вдохновляющее присутствие при войске девушки, которую многие считают чудесной Девой, тоже невозможно отрицать. Однако, то, что она чудесная для меня не очевидно до сих пор. Но, слава Господу, пока это никакого значения не имеет.

Шарль, слушавший Ла Тремуя со скрытой усмешкой, на это «пока» среагировал очень живо.

– Вы всё-таки считаете, что когда-нибудь наша вера обернётся против нас же?

– Я не провидец, ваше величество. Но предчувствия, которыми полно моё сердце… безгранично преданное вам сердце… так вот, эти предчувствия не дают мне покоя. Дай Бог, чтобы они не оправдались, и я стану первым возрадовавшимся своей ошибке и охотно склоню голову. Но пока не заставляйте меня верить в то, во что не верится, и радоваться тому, что вызывает беспокойство.

Тон Ла Тремуя был достаточно нейтрален, но Шарль, давно знавший все повадки своего министра, долго смотрел ему в лицо, ища на нём хотя бы намёк на то, что осталось невысказанным.

– Господь с вами, – произнёс он, наконец, – Кто ж вас заставляет…

…«Сердце помогает мне в принятии решений, а сердцу своему я склонен верить…». Ла Тремуй был собой доволен. Когда-то Шарль произнёс эти слова как веский аргумент в пользу своего нежелания призвать в армию Ришемона. Сегодня Ла Тремуй, фактически, повторил их, и дофин не нашёлся, что ответить.

«Но он задумался! – усмехался про себя министр, наблюдая за тем, как величаво продолжает Шарль своё кружение среди придворных. – Понял, что мне что-то известно и теперь будет умирать от любопытства, но не спросит! Нет! Пока не спросит. Он уже играет в короля и, кажется, весьма в этом преуспевает. Спасибо мадам герцогине – научила. Достаточно посмотреть, как он начал говорить со своим двором, с каким лицом слушает одних, с каким пренебрежением оказывает подчёркнутое внимание другим… Он стал расчётлив, наш дофин. Не то, что раньше, когда малейшие душевные волнения проступали на его лице словно открытые письмена… Сейчас, пока Жанна побеждает, он, конечно же, ни о чём спрашивать не будет, но ведь когда-то всё кончится, и нужда в ней отпадёт. Вот тогда мне надо быть готовым! Тогда он не просто спросит – он потребует моих сведений, откровений, умозаключений, чего угодно, лишь бы это помогло её отстранить, а других заставить забыть о чудесном происхождении той, что одела корону на его голову. Он всё отдаст за возможность убить даже намёк на поклонение ей, как спасительнице, и будет прав по-своему, по-королевски. И я его охотно поддержу… А пока… Пока пускай раздумывает о том, что мне известно. Я же займусь иными делами… О, Господи, как много всего нужно сделать! Но лучше так, чем не иметь возможности сделать хоть что-то…».

В этот момент, откланявшись дофину, Шарло Анжуйский пошёл к выходу, и дворяне его свиты потянулись следом.

«Пора!»

Если бы кто-нибудь в этот момент дал себе труд понаблюдать за почтенным господином де Ла Тремуем, он бы очень удивился манёврам, которые тот производил. Незаметно, но всё-таки двигаясь одному ему известным способом, министр переместился по залу так, чтобы оказаться у выхода в одно время с неким молодым человеком, который, улыбаясь кому-то, кого оставлял в зале, спешил за уходящим Шарло.

– О боги! Вы в своём уме?! – завопил Ла Тремуй, ловко подставив свою ногу под сапог молодого человека.

Тот обернулся, увидел, на кого налетел, отпрянул и, покраснев мгновенно до корней волос, забормотал извинения.

– Как же вы неловки! – простонал Ла Тремуй. – По вашей милости, молодой человек, я теперь охромел!

Быстрыми короткими взмахами кисти министр отогнал подбежавшего слугу.

– Нет, этот господин сам исправит свою оплошность – это его святой долг проводить меня до моих покоев.

– Но я… о, ваша милость, прошу великодушно извинить, но я должен… О-о, как глупо вышло!

Ища поддержки, молодой человек беспомощно обернулся на дверь, за которой скрылся Шарло, но никого знатного из свиты, чтобы вызволить его, уже не осталось, а самому перечить Ла Тремую было небезопасно. «Ладно, – подумал он, – провожу, а потом повеселю всех рассказом о том, как сшиб его милость. Уверен, за это мне простится любое опоздание!».

Юноша почтительно согнул руку и министр, навалившись на неё всем телом, захромал к выходу.

– Не спешите так, – ворчал он по дороге. – От побед все стали такими прыткими. Вам бы поспешить в войска, калечить англичан.

– Я сам мечтаю об этом, ваша милость!