Тредиаковский проанализировал «действо эпическое» и его композиционную организацию. Автор «Предъизъяснения» подчеркивал, что оно «долженствует быть великое, единое, целое, чудесное и продолжающееся несколько времени» (103). Единство действия, по Тредиаковскому, не исключает «впадений», или «эписодий», или «прибавочных приключений», которые «зависят от главного действия и так с ним связаны, да и сами между собою сопряжены толь, что все то представляет одну токмо картину, составленную из многих изображений в изрядном расположении и в точной сразмерности» (104). «Целость» (целостность) действия, по определению автора работы, предполагает «причину, узел и развязание». «Причина действа» должна быть «достойной героя и сходствующей с его характером», т. е. напрямую соотнесенной с личностью героя и соответствующей логике его поступков. «Узел» событий должен быть взят, по мнению Тредиаковского, «в самой внутренности действия» и развит («достоит заплетаться») «естественно». А «развязанию надлежит быть так же природну, как и узлу». Этим требованиям подчиняется не только целое, но и его части: «Сверх заплетения в коренном действии и расплетения ему всеобщего, каждый эписодий имеет свой узел и собственное развязание», «должно им всем иметь те ж самые свойства» (104).

В своем рассмотрении жанра эпопеи, осуществленном в середине XVIII века, Тредиаковский счел необходимым указать на те ее особенности, которые были обозначены еще Аристотелем в его «Поэтике» (336–332 гг. до н. э.). Так, «действие эпическое долженствует быть чудесно, но вероятно», – писал Тредиаковский. Кроме того, он вслед за Аристотелем соотнес временной охват эпопеи и трагедии: «Эпическая пиима долговременнее продолжается, нежели трагедия», «эпопиа может содержать действия, совершающиеся во многие лета» (105).

Вместе с тем эпопея (или «ироическая», «эпическая пиима») сопоставлена Тредиаковским с жанром романа и, по результатам сравнения, противопоставлена ему. Так, автор работы писал, что «эпопиа не требует завязаний <..>, каковы бывают в сказках, называемых романцами», поскольку в романах «нечаянность одна производит внутреннее возмущение пренесовершенное и скоропреходное». Тредиаковскому неинтересна мотивация поступков, которую дает своему романному герою автор произведения. В эпопее (как «ироическом творении») есть «первенствующая цель» – «наставление, в романе же Тредиаковский видел иную цель – «увеселить». Роман, утверждал автор «Предъизъяснения», – «игра ума», что «суть ниже важности и благородности» (104).

Завершением «Предъизъяснения» стало обоснование Тредиаковским его обращения к роману Фенелона «Приключения Телемака» и озвучание причин, подтолкнувших его к переводу романа на русский язык в форме поэмы «Тилемахида». Историю Телемака автор романа «воспел на французском своем языке свободною речию», а французский язык, писал автор «Предъизъяснения» и поэмы «Тилемахида», не предназначен для «ироического еллино-латинского стиха» (108). «Всякородное богатство и пространство» гекзаметру, по глубокому убеждению Тредиаковского, может вернуть «славенороссийский» язык.

Подводя итоги филологической деятельности Тредиаковского, следует отметить искреннее служение русского классициста слову, культуре, «словесным наукам». Тредиаковский был убежденным сторонником образования. Он подчеркивал, что «природа <т. е. талант> без науки есть ничто, так и наука без природы есть не действительна: одна у другой взаимной себе помощи просит» (73). Для достижения успехов в литературной практике и для понимания «словесных наук», по мнению русского поэта и филолога, требуются «университетские» знания в «грамматике, риторике, поэзии, философии, истории, хронологии и географии» (80).

В трудах Тредиаковского нашли отражение такие важные проблемы, как теория и практика перевода, поэтика ряда актуальных для литературы XVIII века жанров, силлабическое и силлабо-тоническое стихосложение. Так, Тредиаковский высказал существенные замечания в связи с переводом стихотворных произведений стихом и прозой; проанализировал жанровое содержание и жанровую форму эпопеи, оды, трагедии, комедии; рассмотрел законы сюжетосложения, композиции и, говоря языком современной науки, хронотопа. Работы Тредиаковского и Ломоносова, относящиеся прежде всего к 1735–1743 гг., реформировали русский стих, переключив его в силлабо-тоническую систему стихосложения, согласно нормам которой в стихе упорядочивалось количество слогов определенной силы – сильных и слабых.

Александр Петрович Сумароков (1717–1777) – писатель, драматург, поэт (создавший элегии, сатиры, басни, оды, любовные песни) был, как и другие художники-классицисты, автором ряда литературно-критических работ и издателем журнала «Трудолюбивая пчела» (1759).

Сумароков был активным участником литературного процесса. В частности, он выступал оппонентом Тредиаковского. Так, в своей комедии «Тресотиниус» (1750) Сумароков иронически вывел персонаж, в котором современники узнали Тредиаковского. Тредиаковский в свою очередь ответил Сумарокову «Письмом, в котором содержится рассуждение о стихотворении, поныне на свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпистол, писанном от приятеля к приятелю» (1750). Статья Сумарокова «Ответ на критику» стала его отзывом на высказывания Тредиаковского.

Если Тредиаковский негодовал по поводу действий «господина пиита» (71) и пытался урезонить Сумарокова своими тяжеловесными суждениями, то Сумароков вновь, уже в форме статьи, смеялся над оппонентом и иронизировал над его учительным тоном и неловкими дидактическими наставлениями, объявив, что в «Письме» Тредиаковского «кроме брани ничего не нашел» (110). Сумароков обыграл в своем «Ответе на критику» церемонно-вычурные обороты «Письма» Тредиаковского и его школьно-прописные истины. Автор «Ответа» насмешничал даже по поводу опечаток в своих произведениях, найденных Тредиаковским: «Привязался он к типографским двум погрешностям, как будто клад нашел». Сумароков мнимо-простодушно замечал просчеты оппонента: «Хулит он изъяснение грозный вал и хвалит зыбкий вал, не знаю для чего» (111). Не прощал он Тредиаковскому и непонимания, по его мнению, например, образа из оды Ломоносова.

Наконец, Сумароков как талантливый полемист бил Тредиаковского его же оружием. Так, Тредиаковский приводил цитаты из эпистолы оппонента (например, те, в которых содержалось требование ясности в изложении мысли) и предъявлял ему претензии в том, что этим требованиям тот сам не следует. Сумароков в ответ смеялся: «Я не знаю, к кому сии стихи, ко мне или к нему больше приличествуют» (112) и приводил строчки из стихотворений Тредиаковского – гораздо более беспомощных.

Программное «Наставление хотящими быти писателями» (1748–1774, опубл. 1774) Сумароков написал стихом. Работа выросла из двух ранее написанных эпистол о русском языке и о русском стихотворстве (1748)[53]. Очевидно, что Сумароков разделял идеи Буало и развивал их.

«Наставление» открывается констатацией факта безграничных возможностей словесного искусства: «Все можем изъяснить, как мысль ни глубока» (112). В круг этих высокоразвитых культур Сумароков включил древнегреческую и латинскую, а из европейских – французскую литературу. Особенностью художественного слова Сумароков объявил образ: «Изображением вселяемся в сердца» (112).

Высота литературных достижений является результатом труда поэтов и писателей – «словесных человеков» (113). Однако Сумароков сетовал, что при богатстве русского языка русская литература еще не создана: «нет довольного на нем числа писцов». Автор «Наставления» исходил из того, что нельзя стать писателем, «не выучась так грамоте, как должно». «Кто пишет, – требовал Сумароков, – должен мысль очистить наперед», чтобы «писание воображалось ясно / И речи бы текли свободно и согласно» (113).