Часа через два Савка вернулся вместе с Сатаной. С первого взгляда Бобыль понял, что мир между ними не наступил: Савка не победил, Сатана не покорилась. Оба были утомленные и злые. От Сатаны валил густой пар, вся спина ее была иссечена и сочилась кровью.

— Эк ты ее! — не то удивленно, не то укоризненно сказал Никифор, принимая кобылу.

— Убью, — мрачно ответил Савка. Заправил под каску взмокший чуб, сердито сплюнул на пол и вышел из конюшни.

Бобыль повел Сатану на место.

— А ты сама, голубушка, виновата… — благодушно начал было он, но тотчас же и осекся. Ему почудилось, что в скошенных на него, налитых кровью глазах Сатаны вдруг блеснул огонек лютой ненависти. Это озадачило Бобыля. — А я ж тут при чем? — словно оправдываясь, пробормотал он. — Не я ведь тебя учил. Ну, да бог с тобой! — И он обиженно отошел прочь.

Однако в назначенное время он задал ей овса. К его удивлению, Сатана немедленно и с жадностью накинулась на еду. Она торопливо и даже как-то ожесточенно хрупала овес (другие кони обычно жевали медленно, задумчиво), и Бобылю невольно подумалось, что Сатана оттого так ест, что хочет набраться новых сил для завтрашней схватки с Кугутом. Эта мысль удивила и почему-то испугала Бобыля.

— Вот чертова кобыла! — растерянно пробурчал он. — Ну и ну!

А наутро все началось сызнова: опять пришел Савка с кнутом, опять нещадно полосовал непокорную лошадь, потом увел. На этот раз Бобыль проводил их неспокойным взглядом и затем весь день был не в себе: чертова кобыла все не выходила из головы.

В полдень Савка привел Сатану обратно в конюшню. На кобылу страшно было смотреть: клочья окровавленной шерсти свисали с ее спины, боков и даже с бабок. Сатана прерывисто и трудно дышала, но уже не ржала, а только время от времени как-то странно икала. А в глазах ее — так, по крайней мере, показалось Бобылю — по-прежнему горел желтый огонек ненависти.

— Ну и черт! — устало сказал Савка Кугут, размазывая рукавицей грязный пот на лбу. — В первый раз попадается мне такая анафема. — И он вдруг со злостью, изо всей силы ударил Сатану кулаком по морде.

Бобыль и тут ничего не сказал. Торопливо взял Сатану за недоуздок и увел на место.

В этот вечер он вовсе не выехал на-гора: остался подле Сатаны. Мальчишка-конюх ночной смены потом, смеясь, рассказывал ребятам, что Бобыль всю ночь "беседовал" с Сатаной. "По душам беседовали, уж так-то ладно…"

Это была правда. Как и все одинокие, робкие люди, Бобыль любил разговаривать про себя; он и сам не замечал за собой этой привычки.

— Отчего ж ты работать не хочешь, а, милая ты моя? — говорил он, осторожно, бережно смывая примочками кровь со спины Сатаны. — Так, брат, нельзя!.. Не годится!.. Как же так?.. Работать каждый должен — и человек и скотина. Как же, чтобы, например, не работать? Э, нет, нехорошо!..

Сатана слушала, понурив голову.

— Ну и что ж, что шахта? — продолжал возиться подле нее Бобыль. — Шахта, она шахта и есть. Такое заведение… да… подземное… Оно и в шахте, что ж, ничего, можно… Я, брат, тоже сперва сомутился… А привык. Работать, брат, везде можно… Ничего… А ты вот пожуй-ка сахарок, на-ка!.. Бери, бери, ты меня не бойся. Я, брат, сам человек смирный, я тебя не обижу… Вот и славно!.. Ах ты, умница моя!.. — умилился он, глядя, как Сатана доверчиво слизывает сахар с его черной ладони. — Вот и распрекрасно!..

Когда на следующее утро Савка Кугут вновь пришел за Сатаной в конюшню, Бобыль нерешительно обратился к нему:

— Слушай, Савелий, а?.. А может, того… будет? А?

— Что? — не понял тот.

— Говорю: будет, мол! А? Хватит…

Но Савка, уже не слушая его, направился к Сатане. Та всем телом задрожала, почуяв приближение своего мучителя.

Бобыль торопливо забежал вперед и снова встал перед Савкой.

— Слышь, Савелий, а? Отступись, прошу я тебя!.. — забормотал он, складывая руки на груди и часто-часто мигая рыжими ресницами. — Ведь насмерть запорешь, что хорошего? Все-таки живое создание…

— Отойди, — вяло сказал Савка.

— Прошу я тебя… Имей снисхождение…

— Отойди! — вдруг разъяренно закричал Савка и взмахнул кнутом.

Тогда-то и случилось неожиданное, то, о чем долго потом говорили на "Крутой Марин". С криком "Ратуйте!" Бобыль выбежал из конюшни и побежал по рельсам.

На крик сбежались шахтеры. Был среди них и Прохор Максимович Лесняк — в те поры мастер-забойщик. Бобыль, беспорядочно размахивая руками и ничего не умея толком объяснить, повел всех в конюшню. Тут все и выяснилось.

Некоторые сразу же взяли сторону Савки, припомнили коногонов, покусанных Сатаной: кто-то сказал даже: "Да разве ж это лошадь? Это ж Чемберлен! Ее не то что кнутом, ее штыком надо". Но большинство вступилось за кобылу.

— Нет, не могу я тебя одобрить, Савелий!.. — сказал Прокоп Максимович Лесняк. — Не по-шахтерски с конем поступаешь. Конь шахтеру — первый друг.

— Ты бей, да с понятием бей, с сожалением… — подхватили шахтеры.

— Совсем замордовал кобылу. Живого места на ней нет. И где только совесть у человека!

— Да это ж вредительство, ребята, чистое вредительство! — запальчиво крикнул кто-то из молодых шахтеров-комсомольцев.

Савка не принимал участия в общем оре, словно это его и не касалось. Он не защищался, не оправдывался, даже не огрызался — молчал да небрежно играл кнутом. Но словцо "вредительство", видно, задело его. Он презрительно усмехнулся. Потом медленно обмотал плеть вокруг кнутовища, сунул кнут за пояс и сказал:

— Ладно! Конец базару! Отрекаюсь я от вашей проклятой кобылы. Эх вы, интеллигенция! — Он двинулся к двери и, уже на ходу, насмешливо прибавил: — А конягу татарам продайте. Лошадь из нее не получится. — И вышел.

Пошумев еще немного, разошлись и остальные. Последним ушел десятник движения Сиромаха.

— Эх, Бобыль, — сказал он с досадой, — заварил ты кашу, кому теперь только расхлебывать? Уж если Савка с этой тварью не совладал, куда ж ее теперь? — и горестно махнул рукой. — Ну, ладно, опосля разберемся!

Так Сатана очутилась на полном попечении Бобыля. Он стал, как нянька, ходить за нею, лечил ее раны, баловал сахарком да морковкой и часто ради нее оставался на всю ночь в конюшне. Незаметно для самого себя он всей душой прилепился к этой забитой и гордой лошади. Тут уж была не только жалость, как прежде; явилось совсем новое, смутное, самому Бобылю еще не ясное чувство — странное чувство собственника, что ли… Сатана — его лошадь. Он отвоевал ее у Савки, у десятника, у коногонов. От нее все отказались. Она была бы ничья, ее продали бы на мясо татарам, кабы не Бобыль. И теперь это был его, по праву его, Бобыля, конь, давно желанный, вымечтанный, пусть еще не вполне свой, не собственный, но и не чужой, ведь не такой, как иные кони…

— Эх, милая ты моя, — говаривал он, бывало, между делом, — нам бы с тобой в деревню. Вот куда. В деревню, на чисто полюшко… А? И стали бы мы с тобой землю пахать… Да. Хозяйничать! Вот здесь морковка купленая, дорогая… А у нас была бы своя! И овес свой. Хорошо-о!..

Он все чаще возвращался к этой мечте.

— Ты погоди, умница ты моя, потерпи! Вот разживусь деньжатами — и выкуплю тебя. Да… А как же? И уедем мы с тобой в деревню, да на чисто полюшко, на зелену травушку.

Он и сам толком не знал, как все это сделается; да и можно ли покупать у шахты лошадей? Но что это непременно сделается, в том он был крепко уверен. Только бы деньжатами разжиться. А другого коня себе Бобыль теперь и не желал.

Наконец Сатана поправилась, успокоилась, повеселела. Бобыль решил, что настало время попробовать ее в упряжке. "Сомневаюсь!" — покачал головой десятник Сиромаха, к которому несмело обратился Бобыль, но возражать не стал. Весть о новом испытании Сатаны тотчас же разнеслась по штрекам. У рудничного двора собрались коногоны. Всем было любопытно поглядеть, как теперь поведет себя проклятая кобыла. Савка не пришел.

Ко всеобщему изумлению, Сатана послушно стала в упряжку. Бобыль что-то ласково шепнул ей на ухо, она раздумчиво помахала хвостом, потом стронула "партию" с крепежным лесом и пошла, сопровождаемая веселыми криками шахтеров…