— Дворцы! — восхищался Виктор. — Не скажешь, что под землей… Вот у нас бы так.

— Будут и у нас шахты, как дворцы… — возражал Андрей.

— Та где там! Быть этого не может! Тут, в метро, угля нету, оттого и чисто. А у нас — уголь.

Но Андрей упрямо твердил:

— Нет, будут и у нас дворцы!

Побывали ребята и в Кремле. Оказалось, что и это для них вполне доступно. Все было возможно для них в Москве, все двери распахнуты. Об одном только жалел Виктор: времени мало. Как скупец, дрожал он над каждой минутой. Просыпался раньше всех, ловился всех позже. И все горевал, что не успеет посмотреть всего, что хочется.

Он даже с Дашей не желал встречаться, чтоб времени зря не тратить.

— Ну что она может показать нам в Москве? — недовольно ворчал он. — Только перевод времени.

Но Андрей настоял на том, чтоб встретиться. Нельзя, дядя Прокоп не простит. "И мне Даша не простит тоже!" — грустно думал он при этом.

Встретились утром, у телеграфа. И сразу же пошли покупать Виктору джемпер. Даша была обрадована встречей и не скрывала этого. В универмаге она оживленно тормошила продавщиц, сама выбирала Виктору джемпер; вдруг спросила:

— А домой вы подарки послали?

— Кому домой?

— Ну, родным — в Чибиряки?

Эта мысль понравилась Виктору. Решили тут же все закупить и отправить посылкой.

— Вот удивятся, что из Москвы… — как ребенок, радовался Виктор.

А Андрей, шагая за Дашей по бесконечным лестницам, мучительно размышлял, можно ли, удобно ли сделать подарок Даше, не обидится ли она? И что подарить? Духи, дамскую сумочку, шелковый платок? Но все это не подходило Даше, по мнению Андрея. Вдруг он решился, купил хорошенький портфельчик и, робея, протянул ей:

— Это тебе.

Даша удивилась:

— Ну, зачем это, Андрюша?..

Но подарок понравился. Она поблагодарила. Чтоб не отстать от приятеля, сделал ей подарок и Виктор — подарил какую-то брошку. И Андрей видел, как Даша вспыхнула от радости и тут же приколола брошку к груди, а потом все время на нее поглядывала. И Андрей знал, что теперь она и не расстанется с ней…

Была еще одна встреча в Москве, тоже крепко врезавшаяся в память Андрея и Виктора, и опять по-разному. Их, вместе с другими делегатами, позвал к себе в гости Никита Изотов. Он был теперь москвич, учился в Промакадемии, но земляков принял по-донбасски; была тут и квашеная капуста, и моченые яблоки, и огуречный рассол, и перец, как динамит, хоть запаливай, и пиво — по-шахтерски — в огромном графине. В квартире было тепло и уютно, но казалось Андрею, что тесно здесь Никите Изотову, как тесно было ему и в забое. Большой, просторный это был человек, и Андрей с невольным трепетом глядел на него. "Учится в академии… — думал он. — А тоже шахтер, как и мы… И немолодой".

— А что, Никита Алексеевич, трудно учиться-то? — спросил кто-то из земляков.

— Да, уголек было легче рубать! — смеясь, ответил Изотов. Потом посмотрел на всех, вздохнул и прибавил: — А учиться надо, надо!.. Особенно вам, ребятки, советую…

Виктор удивленно глядел на него. Такой богатырь, а за школьной партой. Да если б взялся он за молоток — он всех бы перекрыл! А он учится…

Виктор задумчиво отхлебнул пиво из стакана. "А может, так оно и следует теперь шахтерам?" — пришла неожиданная мысль.

Меж тем приближался день отъезда. Уже были заказаны билеты. А уезжать не хотелось из этого доброго, гостеприимного города.

Неожиданно отъезд делегаций был отменен. Задержали всех — и донбассовцев, и ленинградцев, и бакинцев. Напротив, в Москву стали приезжать еще и еще стахановцы. Их собралось уже до трех тысяч. Чувствовалось, что предстоит что-то большое и важное…

По замыслу писателя вторая книга романа "Донбасс" должна была открываться главой "Прощание". Борис Горбатов, как это можно заключить из его авторского плана, предполагал посвятить вторую книгу событиям предвоенной жизни, войны и восстановления.

Едва закончив первую книгу, он одну за другой совершает длительные поездки в Донбасс, встречается там с шахтерами, горными инженерами, партийными работниками, учеными. Он глубоко изучает материал будущих книг, стремясь как художник заново представить себе с наибольшей широтой и точностью время, уже успевшее стать для нас историей: лозунги сороковых годов, планы и практические задачи, на какие партия тогда нацеливала нашу страну, весь советский народ. Этой темой Большого Донбасса Горбатов овладевал настойчиво и постепенно. Ему хотелось прежде всего и больше всего выразить в своих книгах всю силу поэзии труда. Поздней осенью 1951 года Горбатов вчерне закончил одну из последних по времени написания глав своего романа, главу о том, как из шахты, за ненадобностью, поднимают последних лошадей и как с ними прощаются переходящие на другую работу коногоны.

Я хорошо помню, как он читал мне эту главу, в одной руке держа стопку своих обычных маленьких аккуратных листочков, вырванных из блокнотов, а другой время от времени сердито потирая лоб. Он волновался, потому что особенно любил эту главу, любил заранее, и когда задумывал ее, и когда рассказывал о ней. А сейчас, когда читал, кажется, сам почувствовал, как хорошо все вышло, и разволновался еще больше.

Я сказал ему, что услышанное мной сейчас принадлежит к лучшим страницам из всего вообще написанного им. Это была правда, и я видел по его лицу, — он сам знает, что это правда. Он помолчал, а потом спросил:

— А у лошадей ведь тоже получились характеры. Верно? — И, сняв очки, протер платком переносицу и повлажневшие от волнения во время чтения глаза.

Он был чужд сентиментальной любви к животным, но эти лошади, потрудившиеся и состарившиеся в шахте, были для него тоже частью Донбасса, верными помощниками людей в их подземном труде, и поэтому он и к ним испытывал нежность и в них для него жила частица поэзии. Я заметил, что глава эта особенно поэтична, и добавил не раз, наверно, им уже слышанную в подобных случаях фразу, что недаром он начинал писать как поэт.

Тридцать два года назад напечатав свою первую юнкоровскую заметку и свой первый рассказ в донбасской "Кочегарке", Борис Горбатов и последние написанные им в жизни строки посвятил родному краю, гордым именем которого — "Донбасс" — названа последняя, самая зрелая, но, к несчастью, оборванная смертью работа писателя.

К. М. СИМОНОВ.

(Из собрания сочинений Бориса Горбатова. Том 1. "О Борисе Горбатове")

На шахте "Крутая Мария" выдавали лошадей на-гора. Лошадей было семь, все с участка "Дальний Запад", — последние кони шахты: Стрепет, Маркиз, Маруся, Барышня, Купчик, Шалун и седая, старая Чайка. Сейчас все они в последний раз стояли в подземной конюшне, а коногоны собирали их в путь: чистили, убирали, даже прихорашивали, словно снаряжали их не для конного двора, а для свадебного поезда.

— Ну вот, Чайка, — говорил немолодой рябоватый коногон Никифор Бубнов, по прозванию "Бобыль", вплетая алую шелковую ленту в седую гриву своей любимицы, — вот и кончилась твоя подземная служба!.. Совсем кончилась, вот оно как, умница ты моя!.. А поедешь ты теперь, Чайка, на-гора, да под самое красно солнышко, да на чисту волюшку, на зелену травушку… — продолжал он нараспев и шепотом, так, словно рассказывал Чайке сказку. — Э! Да ты, небось, и не помнишь, бедолага, какое оно и есть-то, это самое красное солнышко. А? Не помнишь, где тебе!.. Вот дела-то какие у нас с тобой, Чайка, милая ты моя!.. — ласково приговаривал он, уже начесывая на лоб лошади сивую челку, которую тоже собирался украсить бантом.

Рядом негромко и согласно пели ребята. Пели коногонскую: