Мы молчим.

— Ломать. Нельзя в шалаше!

А Серега, бледный весь, схватился обеими руками за шалаш.

— Не дам! — говорит.

И я тоже про себя думаю: не дам, ни за что не дам. Мало что Ленька выдумает!

А Ленька шипит:

— Я те не дам, дурова голова. Говорю, ломать надо. Что ты знаешь! Нельзя в шалаше — пуля хватят. В котле жить будем!

— В котле?!

— Ну да, в котле. У вас котел за баней. В котле будем жить. А шалаш ломать.

Жалко мне шалаш стало. Зачем ломать? Уж если надо в котле жить, так в котле будем, а шалаш пускай.

— Дураки, дураки, что вы знаете? Вот дураки. Говорю: нельзя в шалаше, в котле надо. Они в котле живут!

— Они?

— Кто они? Кто?

— Они.

— Кто? Кто? Говори!

— Дурак, нельзя говорить, пуля будет.

Вот сказал! Откуда это он? Вот Ленька!

— Да ты что? спятил? видел?

— Сам спятил!

— Неужто видел ты?

— Дурак, был у них — не то что видел. В котле живут. На пыльном, на погорелом.

— Врешь ты.

— Сам врешь! А это что? Врешь?

Тут Ленька из кармана кулак выдернул, разжал и опять в карман. А там мигнуло чего-то серебряное.

— Что, что? показывай!

— Разве можно так, дурья башка, иди ближе.

Мы сгрудились коленками и лбами друг в друга так и впираемся, дышим часто. А Ленька мучает, не показывает. Знает, что важная у него штука.

Вынул кулак и опять раскрыл на минутку. Опять блеснуло чего-то.

— Да не жиль — показывай!

Под конец Ленька раскрыл руку.

— Только не трогать, осторожнее, а то стрельнет!

В кулаке у него маленькая-маленькая штучка — наполовину золотая, наполовину серебряная, красивая-красивая.

— Чего это, Леня?

— Пуля!

И спрягал.

— Да дай посмотреть — какая! Что, тебе жалко?

— Нельзя, нельзя, не велели!..

Мы так и сидим обалделые. И спросить чего — не знаем.

Вот какой Ленька! Вот чего может. Он ловкий.

А он помолчал и показывает:

— Вот полтинник есть.

Полтинник?..

Мы совсем обалдели. А ну как еще что покажет! Страшно нам даже стало Леньки. Словно он не тот, а другой. И на самом деле другой. Важный. Знает чего-то. Много, видать, знает, — не говорит. А может нельзя сказать — может ему пуля за то будет немедленная?

Вот какой Ленька.

А он говорит:

— Колбасы велели купить и ситного.

И еще дальше стал Ленька: далекий-далекий.

У меня даже комок к горлу подкатил. Далеко мне до Леньки. Вот какое важное дело у него. Ленька пойдет еще к ним, понесет колбасу, а я тут ненужный… буду в шалаше сидеть…

А комок давит, давит. Не могу я так.

— Леня, — говорю, — возьми и меня колбасу покупать!

— Ладно.

— А Серегу?

— И Серегу.

— Куда пойдем, Леня, а?

— К турке Ведерникову.

— По-моему тоже к турке, Леня, а?

— Знамо, к турке.

Вдруг Леньку как прорвало. Как начал рассказывать… Шел на мыльный завод, на погорелый, рябина там есть сладкая-сладкая — он один знает. Мимо котла шел…

Котел там и верно есть — большущий такой, опрокинутый в лопухе.

Только видит Ленька: в одном месте в роде как лазеечка. Вот, думает, где хорошо бы жить, лучше, чем в шалаше. Только голову в лазеечку хотел просунуть, а его кто-то как сгрипчит за шиворот, так он весь и проехал сразу с сапогами в котел. Во как! Во силища подхватила! Темно в котле, только в лазеечку чуть светит. А силища-то шиворот не пускает.

Да вдруг как загудит в котле:

— Ты как сюда попал?

Видит Ленька: сидят дяденьки. Двое. Ну, знамо, кто. Те самые, что с электричеством да с пистолетами. Один большой-большой, а другой маленький.

А Ленька:

— Я, — говорит, — дяденьки, посмотреть, я за вас!

— Тебя кто послал?

— Никто… Я сам… У нас шалаш…

А они смеются!

— Смотри, — говорят, — ни гу-гу!..

— Ни-ни. Я за вас!

— Да ты молодец, видно.

— Мы за вас, дяденьки. Больно вы здорово купца отделали… Всю ночь в подштанниках простоял!

Рассказал им все. А они смеются. Одного звать Иося, а который большой — Андрей.

— Да ты молодец, в самом деле. Купи-ка нам колбасы!

Да в котел не велели больше Леньке соваться, а колбасу оставить у рябины А Ленька им на прощанье:

— Дяденька, пульку дайте!

Дали, смеются всё:

— Ну, пошел!

Вот Ленька! Везет ему. Мне бы увидеть их в котле, — чего бы только не отдал…

Пошли за колбасой к турке Ведерникову. Он и в самом деле турка, даром что Ведерников. Он крещеный. Лучше всего у него колбасу купить, самый он подходящий как есть. Нос у него в роде Юдкинова — громадина, а усы прямо из носа.

Турка никогда не смотрит, кто пришел в лавку. Он далеко куда-то смотрит, словно к себе в Турцию.

Вывеска у него для колбасы самая лучшая. Человек нарисован и колбасу ест: с него ростом колбаса — дугой. А написано: Вот так колбаса фкусна и петательна айда робя покупать колбасу у турки Ведерникова.

Во какая вывеска!

Вошли. Турка сидит на прилавке, высоко чуть ли не под потолком и, видно, в самую Турцию смотрит. Лавка-то маленькая и потолок низкий. Сначала похоже, что как раз сам турка то здесь и продается. А потом уж товар видно. Колбаса с потолка висит, баранки, словно оброс потолок.

Ленька ткнул в колбасу пальцем. А турка буркает:

— Эта — трыц пэт капэк.

Отвесил, не смотрит.

Ленька в ситный пальцем.

— Эта — сэм капэк.

Тоже отвесил и не взглянул.

Ленька колбасу за рубаху спрятал, а ситный за куртку. А Серега, дурак, драку затеял, тоже нести хотел чего-нибудь. Разломали ситный. Ему половину.

Я теперь стал Андрей, а Ленька — Иося. Он ловкий такой, чернявый и маленький, а я длинный.

Раз уж так, то, ясно, надо в котле жить.

Котел старый из бани. Треснул в одном месте, — его и выкатили. Без дела валяется. Мы его над бороздой опрокинули в грядах около малинники, чтобы в борозду под котел пролезать можно было. Сзади землей зарыли, подложили соломен — сухо.

В котле труднее жить.

Ленька говорит: и им трудно: — не разогня спины весь день!

А главное, в котле двоим только можно, и то ноги не влезают. Сидим с Ленькой, а ноги на улице. Серега вместо меня полез. Гляжу: четыре сапога в борозде.

А еще с Серегой драка получилась. Он ни на Андрея, ни на Иосю не похож — он толстый. Ленька говорит:

— Ты купец будешь, живи в бане — мы тебя ограбим. Вот деньги, золото. Собирай.

Это он про листья, опали которые, золотые.

А Серега ни за что. В драку полез. Прогнали мы его, а он залез на забор да камнями в нас по котлу: дзяк, дзяк!

А нам наплевать, — котел-то железный.

К вечеру шалаш разнесли. И Серега разносил. Орали на всю улицу. Гороховина выше забора летела, как взрыв.

Тетка только помешала — разъерепенилась:

— Вы что беснуетесь, бесноватые, непутевые?.. — И пошла и пошла. Велела всю гороховину собрать и за баней в кучу сносить и колья туда же составить.

За баней у нас закоулочек такой был. Только грязно там: из бани течет все, и бревна прогнившие внизу.

Хорошо, что котла не заметила.

Лету-то уж совсем конец приходил. Недели три уже как мы учились.

Такое время теперь, что хоть и поздно проснешься, а все еще заря на небе разноцветная.

И трава от мороза бывает белая.

Я все иней этот словить на траве хотел.

Из окна глядишь: белая трава. А выбежишь — как ничего.

Сегодня я совсем рано проснулся. Смотрю: иней.

Я скорей смотреть выбежал: он какой-то не то в роде крылышек крошечных, не то звездочками. Очень его разглядеть трудно. Он и от дыхания тает. Сейчас, смотришь, — звездочкой он, а через минутку маленькую и нет его — капелька.