Этими жесткими словами императоръ намекалъ на низкое происхожденіе своей жены[63]. Но не даромъ же она была подругою такого человѣка, какъ Петръ Великій.
— Разбивъ теперь, — спокойно сказала она въ отвѣтъ, — то, что составляло лучшее украшеніе твоего дворца, неужели думаешь ты, государь, что онъ будетъ отъ того лучше?
Такой полный достоинства отвѣтъ смягчилъ гнѣвъ императора противъ его жены, но не облегчилъ судьбы виновныхъ, и 16 ноября въ 10 часовъ утра приговоръ суда былъ приведенъ въ исполненіе.
LXVI.
Какое бѣдное животное человѣкъ!
6 января 1725 года, еще не оправившись отъ болѣзни, императоръ присутствовалъ въ сильный морозъ и вѣтеръ при освященіи воды на Іордани, снова простудился и слегъ въ постель — уже съ тѣмъ, чтобы болѣе не вставать.
16 января болѣзнь оказала всю свою силу. Императоръ страдалъ невыносимо и кричалъ отъ жестокой боли почти безъ перерыва. Въ одну изъ минутъ, когда приступы болѣзни были легче, онъ сказалъ окружающимъ:
— Изъ меня познайте, какое бѣдное животное есть человѣкъ!
Болѣзнь шла быстрыми шагами. 22-го числа силы начали оставлять больного, и онъ уже не кричалъ отъ боли, а только стоналъ. Но сознаніе не покидало его до послѣдняго дня; когда онъ не могъ говорить, то знаками показывалъ, что понимаетъ обращенныя къ нему слова.
Наконецъ предсмертная борьба кончилась, и 28 января, въ шестомъ часу утра, не стало величайшаго русскаго человѣка — Петра Великаго, преобразователя Россіи и ея перваго императора.
LXVII.
Надгробная рѣчь Ѳеофана Прокоповича.
8 марта 1725 года тѣло императора было перевезено въ Петропавловскій соборъ. По окончаніи литургіи взошелъ на каѳедру знаменитый проповѣдникъ — архіепископъ псковскій и членъ Синода[64], Ѳеофанъ Прокоповичъ, одинъ изъ важнѣйшихъ дѣятелей царствованія Петра Великаго — для произнесенія проповѣди.
— Что се есть? — началъ онъ. — До чего мы дожили, о россіяне! Что видимъ? Что дѣлаемъ? Петра Великаго погребаемъ!
Далѣе проповѣдникъ не могъ продолжать и залился слезами. Ему отвѣтилъ громкій плачъ во всемъ соборѣ. Рѣчь была не длинна, но продолжалась около часа, такъ какъ прерывалась рыданіями слушателей.
— Не мечтаніе ли се? не сонное ли намъ привидѣніе? — продолжалъ Прокоповичъ. — Ахъ, какъ (какая) истинная печаль! ахъ, какъ (какое) извѣстное наше злоключеніе! Виновникъ безчисленныхъ благополучій нашихъ и радостей, воскресившій аки отъ мертвыхъ Россію и воздвигшій въ полную силу и славу — тогда жизнь скончалъ, когда по трудахъ, безпокойствахъ, печалѣхъ и бѣдствіяхъ жити нѣчто (нѣсколько) начиналъ.
— Не весьма же, россіяне, изнемогаемъ отъ печали и жалости, — говорилъ далѣе въ утѣшеніе рыдающимъ слушателямъ Прокоповичъ, — не весьма бо и оставилъ насъ сей великій монархъ и отецъ нашъ, Оставилъ насъ, но не нищихъ и убогихъ: безмѣрное богатство силы и славы его, которое вышеименованными его дѣлами означилося, при насъ есть. Каковую онъ Россію свою сдѣлалъ, такова и будетъ; сдѣлалъ добрымъ любимою, любима и будетъ; сдѣлалъ врагомъ страшною, страшна и будетъ; сдѣлалъ на весь міръ славною, славная и быти не перестанетъ. Оставилъ намъ духовная, гражданская и воинская исправленія. Убо, оставляя насъ разрушеніемъ тѣла своего, духъ свой оставилъ намъ.
— О Россіе! — такъ закончилъ проповѣдникъ свое краснорѣчивое слово: — вижу, кто и каковый тебе (тебя) оставилъ, виждь, и какову оставилъ тебе. Аминь.
Тѣло императора посыпали землей, закрыли гробъ, но землѣ не предали. Гробъ, поставленный на катафалкѣ, подъ балдахиномъ, надъ которымъ была распростерта императорская мантія, стоялъ въ соборѣ до 21 мая 1731 года.
