Но вот раз и днем кабарга не утерпела. Осторожно, тонкими ногами перебирая, спустилась к шалашу. У шалаша стоял полный казан молока. Кабарга опустила морду в казан, половину молока выпила.

Вернулась старуха домой.

— Шестьдесят лет под этим шалашом живем — воров не было. Кто молоко выпил?

От стыда убежала кабарга на горные уступы, поднялась на ускользающие от глаз скалы. Здесь крылатой

птице негде сесть. Сюда когтистым зверям не вскарабкаться.

А утром кабарга, соскучившись по молоку, пришла

легким шагом к шалашу. Опять молоко выпила и унеслась.

Рассердились старики, воткнули в землю три высоких кола и подняли тяжелый казан. Наутро прибежала кабарга, губами пожевала.

— Бшшш… — головой повела. — Пшш! Меня испугались—молоко повыше подняли.

Стукнула передними копытами — казан качнулся и выплеснул молоко кабарге на спину.

Покрылась серая спина молочными пятнами. Сколько по земле ни каталась кабарга, сколько о камни ни терлась, белые пятна стереть нельзя.

Стыдясь этой отметины, кабарга теперь к серым камням жмется, в непроходимой чаше леса прячется. Чтоб пугливую кабаргу настичь, должен охотник сказку спеть, песню засвистать. Не вытерпит чуткая кабарга, выйдет, поставит уши и слушает:

Вот тут-то и стреляют ее.

Мактанчик-таш.

Жила девушка Кыпту-Торко. На ней семь шелковых халатов: желтый до земли, голубой до пят, розовый до щиколотки, а еще белый , лиловый, зеленый, красный. Короче. Короче. Короче.

Она зимой шубу не носит – скажут: неуклюжая.

Она в сапогах не ходит: скажут – косолапая.

Она замуж не идет: никто ей не нравится.

Прошел год. Прошло два. Идет зима, проходит лето.

Семь лет, как семь дней прошло.

Старый сыр лучше молодого, старое седло удобней нового.

А сарая злюка никому не нужна.

Заплакала Кыпту-Торко — стала доброй ласковой.

Пришла к дураку Тенеку:

— Тенек – Кижи, женись на мне.

Согласился дурак.

Обрадовался отец. Зарезал тысячу овец.

Едут на свадьбу нарядные гости: шапки из собольих лапок, шубы крыты черным шелком, воротники из бобровых шкур.

Только отец Тенека сидит в ободранной овчине.

Обиделась Кыпту-Торко.

Эй, — говорит, — свекор, не замерз ли ты в своей худой шубе?

Ха, — отвечает свекор, — мне в одной худой шубе теплее, чем тебе в семи шелковых халатах.

Засмеялась Кыпту-Торко.

— Один шелковый халат стоит сорок баранов. За семь шелковых халатов отец двести восемьдесят баранов дал.

А твоей шубе овечий хвост цена.

— Все -таки шуба теплей.

Рассердилась Кыпту-Торко. Поднялась с земли.Руки раскинула. Желтый рукав до колен, голубой до пальцев, розовый до кисти. А еще белый , лиловый, зеленый, красный.

Вот как тепло!

— Ладно, — сказал свекор. — Сядем на коней, поедем к вечно белой горе Белухе. Кто первый коня хлестнет, тому холодней. Чей конь тише пойдет, тому теплей.

Согласилась Кыпту-Торко. Сели на коней. Едут к берегу Катуни к горе Белухе. А с горы вере им навстречу. С ледяной горы ледяной ветер. Свекор свою овчину запахнул.

— Сколько за шубу дашь, уважаемая?

—Овечий хвост.

Приехали к Белухе. Повернули обратно. Свекор поводья бросил. А Кыпту-Торко еще тише едет. На целую лошадь сзади. А ветер, ах! Ой дует! В кровь треснул губы.

Свекор спрятал бороду в ворот.

— Сколько за шубу дашь?

Молчит Кыпту-Торко.

Подъехали кони к дому. Вышла мать навстречу.

— Где Кыпту-Торко?

Оглянулся свекор, а Кыпту-Торко нет

Поехали гости по следу, увидали в каменной россыпи Кыпту-Торко. Лежит она в семи шелковых халатах холодным камнем.

Назвали люди этот камень Мактанчик-Таш — Хвастливый.

Ну, вот стило мучиться, чтобы стать камнем. Ай-яй-яй, всего только камнем, только камнем Мактанчик-Таш.

Алып-Манаш

Вместе с небом и землей был сотворен Байбарак-богатырь, ездящий на пятнистом, как барс, коне.

Луна и звезды засияли, когда родилась Ермен-Чечен. Она быстрей травы, как камыш, росла. Словно мальчик, диких коней объезжала Ермен-Чечен.

Рядом с ней один раз богатырь Байбарак встал; пал на правое колено и, крепко ухватив ее руку, сказал сквозь стиснутые зубы:

– Отныне мы вовек неразлучны.

– Всегда вместе будем, – ответила Ермен-Чечен. Крепко, злобно ударил своего серого, как железо, коня старик отец, но молодых догнать не мог.

Через год пришел богатырь Байбарак на старое стойбище. Сбросил с плеч мертвого барса.

– Если хочешь, старик, убей меня, как я барса убил. Твою дочь Ермен-Чечен я украл.

Разгневался отец.

– За это целый год пусть проспит твой сын Алып-Манаш, когда станет мужчиной!

Возмужал Алып-Манаш. Он никогда своего деда не видал, угроз его не слыхал. Байбарак-отец и Ермен-Чечен-мать нашли сыну добрую жену. Взяли они в дом девицу. Чистую Жемчужину – Кумужек-Ару.

Алып-Манаш узнал, что за большой рекой живет злой хан, у него есть дочь Ерке-Карачкы. Многие богатыри к ней сватались, домой ни один не вернулся: всех злой хан умертвил.

Алып-Манаш поехал к большой реке, чтобы с ханом сразиться, за смерть богатырей отомстить. Ночами богатырь не спал, днем не дневал. Сколько рек перебродил – сосчитать нельзя. Какие горы перевалил – невозможно упомнить. Белый конь вытянулся, как сыромятный ремень. Кружась, мелькали месяцы. Годы, как змеи, ползли. Подъехал Алып-Манаш к бурной реке, вверх и вниз прошел он по берегу. Тихого брода нет. На берегу лежит вверх дном берестяная лодка шириной в две сажени, длиной в девяносто сажен. Алып-Манаш спешился, перевернул лодку и увидел под ней белого, как лебедь, старика.

– Е-ей, балам, Алып-Манаш! Красивые глаза, умную голову ты дома оставил. Чего тебе там не хватало? Что поехал искать?

[Балам – дитя.]

Алып-Манаш не стал спорить. Он пожал своей твердой рукой сморщенную руку старика, поцеловал его.

– Дедушка, переправьте меня!

Старик в ответ слов не нашел. Молча столкнул лодку, сел на нос. Алып-Манаш, не выпуская повода, прыгнул на корму. Фыркает конь, удила грызет, не хочет плыть. Но крепко держит повод Алып-Манаш. Так выехали на середину реки.

– О чем плачете? – спросил старика Алып-Манаш.

– Мне тебя, балам, жаль. Сколько богатырей я на тот берег переправил! Обратно ни один не пришел.