Схватил тут Юскюзек Караты-хана за соболий ворот

и стащил с темно-бурого коня.

Караты-хан обеими руками обхватил Юскюзека. Началась великая борьба. Семь лет тягались. По щиколотку уходили их ноги в землю на твердом камне. По колено увязали в рыхлой почве. Ни один не упал. Ни одни не коснулся земли рукой. Девять лет боролись. Земля дрожала от их борьбы. Горы прыгали, как сарлыки', а холмы, как лани. Озера вышли из берегов. Реки бросались с камня на камень в разные стороны.

Вот Юскюзек уже тронул землю левой рукой и правым

коленом тронул.

— Эй, братья волки! Ой, орлы Каан-Кередэ, помогите! Раскинув крылья над горами и долинами, прилетели орлы. Серые волки, как серые вихри, в семь глотков сожрали темно-бурого иноходца, семь раз выплюнули. Орлы Каан-Кередэ железными когтями подцепили Караты-хана, унесли его на дно неба и сбросили оттуда на вечный горный ледник. Собакам куска мяса не осталось от тела Караты-хана. Иголкой раз поддеть не осталось куска от шкуры Караты-хана. Ветер развеял прах его, словно пыль.

Как с тех пор жили Алтын-Чач и Юскюзек, что стало

с семью волками, где теперь птицы Каан-Кередэ, никто мне не мог рассказать.

Мышь и верблюд

В году двенадцать месяцев, у каждого месяца свое название.

А прежде, давным-давно, у каждого года тоже было свое имя: год Зайца, Коня, Коровы Кабана… Только не было года верблюда, и не было года Мыши.

— Хочется, чтоб в честь меня назвали какой-нибудь, хоть самый последний год, — сказала мышь.

— И я-аа! — заорал верблюд. — И я хочу! — Потом он оттопырил нижнюю губу и покосился на мышь: — Кто из нас первый заметит восход солнца, тот и даст имя году.

Мышь согласилась.

Верблюд тут же повернулся мордой к востоку и уставился в небо. Стоит, смотрит, даже мигнуть боится. Долго стоял, потом плюнул и лег.

— Все равно я увижу солнце раньше, чем его увидит мышь. Моя шея куда длиннее, голова выше.

Уж полночь. Мышь около верблюда — как наперсток рядом с котлом.

— Я до утра не доживу. — плачет мышь. — Тут горностаем пахнет. Кошка меня чуть не съела. Сова сидит сторожит. Лиса бегает. Милый верблюд, позвольте влезть к вам на задний горб.

Верблюд оглянулся: горб куда ниже головы.

— Ну ладно садись. Только не смей смотреть на восток, смотри на запад.

Осторожно, чтоб не рассердить верблюда, мышь взобралась к нему на задний горб и повернулась к западу.

Им обоим эта ночь показалась очень длинной. Вот заалел восточный край неба. Верблюд задрал голову, вытянул шею.

«Сейчас, — думает, — я первый увижу солнце.

— Ой, солнце, солнце! — пискнула мышь.

— Солнце на западе? — фыркнул верблюд и обернулся.

Как великан без рубахи, стояла западная гора, освещенная первым утренним лучом.

Так один год из двенадцати стал называться годом Мыши.

Не удивляйся, когда тяжело нагруженный верблюд, вдруг побежит рысью и запрыгает, будто горный козел: это он увидел мышь и гонится за ней, чтобы убить. Ни один верблюд не может спокойно на мышь смотреть за то, что она первая увидела солнце.

Скупая лягушка

Жила-была лягушка: Вот раз она вышла из своего дома, из круглого озера. И прыг-прыг — пошла гулять. Прыг-прыг — и дорогу домой потеряла. А тут еще на беду попала она на муравьиную тропу. Муравьи десятками взбежали ей на спину. Сотнями вцепились ей в живот. — Ой, — заплакала лягушка, — ай! Как вам не стыдно заблудшегося кусать, у голодного кровь сосать?! Муравьям в самом деле стало очень стыдно. Низко поклонились они ей и говорят: — Уважаемая лягушка! Пожалуйте к нам в гости — пищу нашу кушать, мед пить. Лягушка согласилась. Что ела, не помнит. Какую беседу за столом вела, сама не поняла. На чем спала и то не знает. Так много она меду выпила — совсем пьяная была. Утром проснулась и просит одного муравья: — Пожалуйста, влезь на эту лиственницу, посмотри, в какой стороне мой дом. Муравей влез на дерево и говорит: — Вон там на западе блестит озеро. Хотите, покажу вам короткую дорогу? — Ах, какой ты добрый! — обрадовалась лягушка. — Пойдем, пойдем. Я тебя за это хорошо угощу. — Нет, — отвечает муравей, — я один угощаться не согласен. Мы все вас вчера поили-кормили. Сегодня, если хотите, тоже нас всех позовите. Мы народ дружный. Ни работать, ни отдыхать врозь не умеем. И лягушка позвала всех муравьев к себе в гости. Вот юна прыг-прыг — как зеленый камушек, а муравьи за ней ручьем текут. Все, все, сколько их было в этом муравейнике, — и в том, и в третьем, и в десятом, и в тысячном, — все муравьи из леса к лягушке в гости идут. Пришли к озеру. А лягушка и говорит: — Вы, муравьи, здесь постойте, я сейчас пойду распоряжусь насчет угощения, — и бултых в воду. Муравьи день стоят, два дня стоят — однако лягушки все нет. На седьмой день рассердилась муравьиная матка. — Ну, — говорит, — лягушкиного угощения ждать — с голоду умрешь! Подтянула она потуже свой пояс и пошла домой. И все муравьи затянули свои пояса и отправились восвояси. Так с тех пор и поныне ходят муравьи с брюшком, перетянутым туго-натуго. Это они с того случая все еще не отъелись.

Хан Сары-каан

Жил на Алтае хан Сары-каан. Скота у него — как муравьев в муравейнике. Богатства его, подобно высокому берегу, окаймляли аил. А сам хан Сары-каан горькое от сладкого различить не мог, черное с бурым путал.

Вот раз хан Сары-каан посылает своего раба:

— Узнай, кто у моей жены родился.

Пошел раб, видит — девочка. Испугался он, идет домой и думает: "Как быть? Скажу: "Сын" — хан Сары-каан поверил бы, да ему люди объяснят, тогда мне за ложь голову долой. Скажу: "Дочь—за дурную весть все равно шею под топор".

Пришел домой.

— Ну, — кричит хан Сары-каан, — кто родился? Говори скорее! Пусть мои уши порадуются.

Раб не может рта раскрыть. Подол старой- овчиной шубы по коленкам хлопает. Шапка в руках дрожит. Коса на левое ухо свесилась. Зубы стучат, как в большой мороз.

— Де-евочка...

— А я говорю — сын, значит сын. Где мои палачи? Прибежали палачи, раба ремнем скрутили. Тут вдруг перепелка прилетела, хану на голову села.

— Эй, раб, взвыл хан Сары-каан, — сейчас же перепелку поймай!

Развязали ремни палачи. Раб протянул руку к перешелке.

— Глупый ты. глупый! — засмеялся хан Сары-каан. — Кто же птицу руками ловит? Возьми железную кувалду и ударь.

Хан Сары-каан строго приказал. Раб не смеет ослушаться. Кряхтя, обеими руками кувалду поднял. Размахнулся. Перепелка свистнула и улетела, а железная кувалда всей своей тяжестью опустилась на голую башку хана Сары-каана.