В связи с намеченной линией исследования, объектом моего пристального интереса являются метафоры, в которых описывается современный город. С развитием индустриального общества город принимает на себя образ организма и машины. Если город с улицами-«артериями» и «кругообращением» капитала инспирирован открытием большого и малого кругов кровообращения Гарвея, то образу города – машины мы обязаны появлением промышленного города. Так метафора человека-машины, вошедшая в философский дискурс благодаря работам Декарта, Ламетри, Дидро, с появлением индустриальных городов распространяется и на город, и по сей день остается сквозной метафорой или плавающим означающим эпохи. Однако машина усложняется, она уже не просто захватывает и перерабатывает массы, но имплантируется внутрь, «работает в самом сердце субъективности». В какой-то момент возникает гибридное поле метафор машины и организма, чаще всего применяемых для описания современных процессов. В определении города как ризомы Делезом и Гуаттари легко заметить те самые круги кровообращения Гарвея и организм, непредсказуемо разрастающийся нечеловеческий организм.

Последние работы Лос-Анджелесской школы, в частности недавняя книга Майкла Дэвиса «Мертвые города» заставляет нас усомниться в той форме знания, которая позволяет нам видеть город неотъемлемой частью человеческой цивилизации, неотступно и континуально сопровождающей общество на протяжении его развития. Событие 11 сентября 2001 года еще раз показало нам, сколь хрупок город, показало нам, что эпоха города как символа экономического процветания осталась в прошлом. Что ждет нас в дальнейшем? Это мы должны осмыслить сейчас. «Город уходит из города, – говорит другой представитель школы, Мишель Сэррс, – но это единственный момент, когда мы можем что-то понять».

На примере городов Европы мы можем наблюдать увлекательную историю развития и самоотрицания городского пространства. Города меняли архитектурные доминанты и строительные планировки, сгущались в лабиринт улиц и выстраивались вдоль прорубленных линий via Colombo в Риме, бульваров Османа в Париже, венской Ringstrasse, символизирующих союз старой династии и молодой буржуазии. Мы проследим это изменение городского пространства: от геометрически организованных городов античности через хаотически застраивавшиеся города средневековья к новому торжеству рационально спланированных городов картезианской геометрии Нового времени, выстраивающихся в прямую линию функциональных городов буржуазии и вплоть до виртуального киберполиса информационной сети, продолжающегося за пределами города как архитектурного проекта.

Становление полиса в Древней Греции – уникальный процесс, который не может быть уподоблен ни развитию политической, социальной и экономической структуре городов Древнего Востока, ни зарождению городов Средневековой Европы. Только на этой территории и только в этих условиях мог возникнуть концепт полиса – структурного образования со своеобразной градостроительной, социальной и политической организацией.

По свидетельству историков, возникновение греческого полиса исторически совпадает с новой фазой так называемой «городской революции», охватившей в первой половине I тысячелетия до н. э. практически все Средиземноморье от Сирофиникийского побережья и Палестины на востоке и до южной оконечности Иберийского полуострова на западе.11 Новая волна переселения народов сопровождалась катастрофами и социальными потрясениями, обрушившимися на Грецию в конце II тысячелетия. Археологический материал свидетельствует о сильном экономическом и культурном упадке, охватившем Грецию в XII – XI веках. Кроме того, сказывалась длительная изоляция Эгейского бассейна от стран Передней Азии. Поэтому греческая урбанизация началась практически с нуля12.

Итак, в VIII – VII веках до нашей эры на периферии существовавшего к тому времени цивилизованного мира начинают возникать новые политические центры греческих государств. Вероятно, наиболее жизнеспособным в эту пору крушения Микенской цивилизации, миграции дорийских и других северо-греческих племен оказался определенный тип поселения бронзового века, названного «протополисом». Его отличали: 1) наличие примитивных укреплений, слабость которых компенсировалась положением протополиса на укрепленной самой природой возвышенности (естественный акрополь) или на выдвинутом в море мысу; 2) компактная (ульевидная) застройка всей площади поселения стандартными блоками домов. Укрепленные поселения послемиграционного периода размещаются либо в прибрежной зоне (обычно на небольших выступах береговой полосы, которые легче было защищать от нападения со стороны суши), либо вдали от моря на плоской вершине какой-нибудь труднодоступной возвышенности.13

Начиная с послемиграционного или так называемого гомеровского периода, мы имеем свидетельства письменных источников о становлении греческого полиса. Планировка эпического полиса (его примерами могут служить Троя в «Илиаде» и город феаков в «Одиссее») подчинена тем же принципам: дома граждан полиса вместе с царским дворцом и главным святилищем обычно теснятся на небольшом пространстве, обнесенном стеной. За ее чертой, «в поле» остаются разрозненные сельские усадьбы и загоны для скота. И хотя полисом Гомер называет и комплекс объединенных деревень типа Спарты, древнегреческая стратегия формирования города очевидна. Морфологически полис тяготеет к городу-горе, что находит свою квинтэссенцию в Акрополе. Город не столько выгораживается из природы стеной (хотя стены окружают полис), сколько выноситься на вершину – туда, где меньше ощущается давление ландшафта со стороны равнины. Сперва осуществляется выбор в природном ландшафте. Он падает на возвышенные места. Потом происходит их освоение – превращение из природного в символическое: обнесение стеной, организация внутренней топологии полиса. Формы древнего полиса не случайны, они суть образы того, что было изъято из природы: перепады высот, мерное чередование холмистых возвышенностей или круто поднимающаяся скала Акрополя. Формы, в которых отстраивает себя полис, заняты у природы, но абстрагированы с помощью технэ (в отношении города это строительные практики греков). Строения города повторяют формы ландшафта, но соотносятся уже не с природным, а с символическим – с мифом, упорядоченным космосом. Город захватывает вид ландшафта, но начинает производить его искусственно, стремясь перевести его в область идеальных предметностей. Каждый город строится навечно, а значит он должен изъять все, что может быть смыто простым сообщением с природной случайностью. Он должен устоять подобно твердыне в хаосе, а значит соотнести себя с миром вечных идей, как это происходит у Платона. Здесь еще не идет речь о геометрическом городе борьбы со временем, роковое спрямление линий которого приведет на большой дистанции европейские города к самоотрицанию некогда заботливо выгороженного из природы городского пространства. Греческий полис – это не только Акрополь, где находится агора, святилища, театр, но и лежащая в низине Хора, которая подобно буферу не позволяет закрыть ток природного. Хора объемлет город-гору, здесь возделываются поля и виноградники. Хора дает полису питание и силы. Символическое значение Хоры дает Платон в диалоге Тимей, намечая две линии существования полиса: космоантропологическую и гносеологическую. В космогонии Хора разделяет собой четыре стихии, являя собой как бы сито, которое отсеивает зерна от мякины (53а). Она разделила стихии из хаотического смешения, пройдя через нее, они обрели разум и меру. Хора пре- и прибывает на пороге полиса, она отсутствуя присутствует. В гносеологической линии Тимея Хора являет сам переходом от незнания к знанию. Ведь душа по Платону бессмертна, а значит знает все, но переходит в идеальный город-государство по мере того как припоминает все. Действия же учителя подобны действия возделывающего плодородные земли Хоры, он «насаждает в душе ученика подходящие речи» (Федр 277а).