— Я, дядька Василь, я… Вы не думайте… Вы не говорите Антону. Нехай он не узнает, все одно ведь не поверит… Да и не пойду я теперича за него… Срамно мне жить-то на свете…

И простым, бабьим жестом закрылась концом платка.

Тиская пальцами горло, Василий попятным шагом отодвинулся от нее к двери и вышел, высоко, с осторожностью слепого занося ногу над порогом.

В станицу ворвались стремительно и бесшумно. Пока конный отряд Дзандара Такоева, задержавшись у окопов, расправлялся с кибировской заставой, оставленной под дождем, Легейдо провел своих прямо к школе. Всю дорогу он напутствовал:

— Ну, хлопцы, трепанем их за все обиды зараз! Как на фронте в ночной, действуй смело и без особого знака из школы никого не выпускай…

Бойцы, настороженные и подтянутые, с полуслова поняв команду, бросились окружать здание. В окна класса им видно было все кулацко-офицерское сборище, заседавшее по всем правилам за длинным столом президиума. В центре в учительском кресле раскинулся Макушов. По правую руку от него, хищно наклонившись вперед, восседал Михаил Савицкий; на столе перед ним тускло золотилась ножнами дареная Кибировым шашка. Слева от атамана сидели Житниковы, Пидина, Кичко. В первом ряду перед столом президиума высился, поблескивая набрюшным крестом, плоскогрудый отец Павел. Тяжелой глыбой прилип к скамье Архип Кочерга; живописно подбоченясь, сбросив с одного плеча сырую бурку, сидел урядник Анохин; рядом с ним — почетные старики станицы: злобно шепелявый, жилистый, как старый петух, Мищерко, бородатый матерый голова Полторацких — Адам. Перед столом, закидывая на противоположную стену и потолок ломкую взлохмаченную тень, метался тонкий, затянутый в талии, как оса, Козинец. У двери, что приходилась как раз напротив окон, лежал привязанный к лавке казак. Голова его свисала почти до пола.

Во второй половине класса, куда едва доходил свет стоящей на столе лампы, в угрюмом неприязненном молчании сидели станичники.

— Похоже, спектакль тут с правдашней кровью, — сообщил вниз устроившийся на карнизе Михаил Нищерет. Тяжело дыша, отошел от второго окна его брат Федор, подергал Михаила за штанину.

— Углядел? То ведь нашего дядьку Данилу разложили… Запорют старого, гады! Шибче бы нам…

Из соседней темной комнаты в раскрытые форточки несся мощный многозвучный храп: пригревшись под крышей, наскучившиеся по теплу казаки атаманской сотни заснули в ожидании дела. Круг заседал уже четвертый час.

Прихватив с собой семерых казаков, Мефод пробрался с ними к воротам. Отсюда в доме не было видно ни огонька, не слышалось ни звука. Ночь наполняли надоедливый шорох дождя да тихий всплеск грязи под ногами часового, топавшего взад и вперед возле входной двери. Казаки присели в подворотне. Вперед попросился Жайло.

— Ступай! Снимешь — дай знать, — коротко приказал Мефод.

Ужом растянувшись в луже, Иван неслышно растворился в дожде. Часовой, завернутый в башлык и бурку, неуклюже двигался ему навстречу. Иван снизу вгляделся в него, наметанным ястребиным глазом увидел: движется тот боком, выставив вперед огромное в бурке плечо, прикрываясь от встречных струй дождя; назад же пошел медленно, развернувшись всей широченной, похожей на скалу, спиной. Иван закусил в зубах холодную сталь кинжала, едва касаясь земли, пошел за этой скалой. Нужно было проверять, нет ли у дверей, открытых в сени, второго дозорного. Прячась за первого, Иван призраком дошел вслед за ним к самому порогу. Дозорный стал медленно разворачиваться в обратный путь. Иван, как пришитый к его спине, развернулся тоже и, когда тот сделал шаг вперед, метнул взгляд на дверь.

Второй часовой сидел верхом на пороге, привалясь спиной к косяку, спрятав голову в башлык. Тоненький ласковый посвист сочился из башлыка вместе с едва уловимым запахом араки. Иван сел на порог рядом с ним, растворился в черни сеней. Первый часовой, возвратившись, подошел так близко, что Ивану было слышно его дыхание и мокрый псиный запах, исходивший от бурки. Помедлив у порога, часовой хрипло проворчал:

— Заседают, черт! Когда только надоест…

Повозившись под буркой и достав какую-то посудину, казак запрокинул голову, булькая, стал пить. Иван, привстав, легонько ударил рукой по бутылке.

— Кх-х-то? Не д-дурь, — захлебнувшись аракой, промурлыкал казак.

— Сосед твой, дядька Шлях, Жайло, — тихо и раздельно произнес Иван. Бутылка со слабым всплеском полетела в лужу, дядька Шлях попятился назад, уставившись на белеющий у самой его груди клинок.

— Не цыть мне! Выпотрошу кишку сию же секунду… Кто с тобой в паре?

— Ерка Чирва, — ознобно стукнул зубами казак.

— Греби Ерку в охапку, да ступай со двора! Ну! Без звуку мне!

Шлях суетливо кинулся к порогу, стал расталкивать товарища. Иван, нависнув за его спиной, горячечно прошипел:

— Не взбуди, гад! На руки, тебе сказано, прими, да прикрой от дождя, слышь! Ну!

Казак начал тянуть спящего. Иван, прибрав себе под мышку винтовку, помог поднять его и прикрыть полой бурки от дождя — чтоб не проснулся раньше времени.

Сгибаясь под тяжестью ноши, жайловский сосед тяжело захлюпал через двор…

Минуту спустя перед изумленным кругом предстала кучка обвешенных оружием людей, и узнанный всеми зычный голос Василия Великого громыхнул, как гром с ясного неба:

— Именем революции заседание круга на этом прерывается. Президиум в полном составе объявляю арестованным. Остальные — выходи, сдавши оружие, у кого какое есть!

Будто в подтверждение его слов под окном щелкнул выстрел и с края станицы ответил целый залп хлопков (так было условлено с Дзандаром).

Еще через секунду в школе смешалось все. С треском полетел перевернутый вместе с лампами стол, оглушительно прогремел выстрел, сбивший фонарь-летучку в простенке между окнами. В наступившей тьме забарахталась в приглушенном стоне большая человеческая масса.

Мефодий тотчас отпрянул к двери, захлопнул ее. Рядом защелкали курками.

— Не пускай отсель, хай перебесятся! — крикнул Мефодий, ловя за рукав кого-то из своих. Казаки столлились в дверях, приготовив оружие.

Через минуту засинели проймы окон, и стали видны силуэты кинувшихся на подоконники офицеров.

— Вертай от окошек! Все одно не уйдешь! — высоким звенящим голосом прокричал Легейдо, поднимая наган.

Казаки дали залп по окнам. Тени на стенах заметались еще неистовей. Хрустнула выдавленная в окне рама, зазвенели стекла, и в тот же миг душераздирающий вопль человека, прыгнувшего на штыки тех, кто ждал его под окнами, потряс все здание. От стен в сторону двери ударил бешеный слепой огонь, тени хлынули в задымившееся паром разбитое окно.

Как только исчез свет, Василий единым прыжком махнул через перевернутый стол туда, где еще мгновенье назад были Макушов и брат Михаил, хватанул скользнувшую в бок тень. Рука прошлась в пустоте. Путаясь в скатерти, натыкаясь на стулья, Василий сделал еще прыжок. В лицо ему полетела тяжелая отсыревшая папаха. Шерсть вмиг залепила рот, въелась в глаза. Отплевываясь, Василий крутился на месте. Под ногами трещало стекло, руки натыкались на что-то жидкое, липкое.

— Не уйдешь, вытащу, гадюка! — в бешенстве прорычал Василий, наугад кидаясь в темень. На шею ему, будто с потолка сорвавшись, прыгнуло что-то длинное, пахнущее сукном и кожей, одичавшее в животном страхе. На голову обрушился град холодных ударов маузерной рукояти. Василий встряхнулся всей спиной. Замутневший в ярости разум его едва контролировал то, что делали руки, налившиеся вдруг нечеловеческой силой. Отодрав врага, показавшегося ему легким и хлипким, он ударил им об пол и снова поднял в воздух. Тот издал заячий вскрик, и Василий, совсем обезумев, принялся рвать его, молотить об пол, об стену, на которую налетел впотьмах. Отвратительный треск сукна и костей, запах крови только усиливали его ярость. Враг, слишком мелкий рядом с ним, отбиваясь, царапался и кряхтел, стремясь добраться до глотки Василия. Но тот душил его почти на весу, в воздухе, как душат на вытянутых руках волчат, вынутых из норы.