Ой вы, дружки, вы подружки.
Вы не делайте того,
Вы не делайте того,
Не любите никого…
Девки дружно и бойко подхватили:
Ни дворянов, ни купцов,
Ни офицеров-обманцов.
Полюбите вы, девчонки.
Молодого казака.
С горячей початкой в руке вышла из халинского дома Григорьева молодуха, конопатая и смешливая Анютка, которую девки посылали в разведку. Торопливо жуя, Анютка доложила:
— Так что, девоньки, без музыки вам нонче гульбу гулять… Там хабары до утра пошли. Халин с Моздока приехал, началась, говорит, эта… гражданская война…
— Э-э-э, да она давно началася! — притворно зевнула Гаша.
Анютка зыркнула вдоль улицы, понизила голос и, радуясь, что первая узнала новость, начала выкладывать:
— А это уже настоящая, видать, девоньки… Этот самый крестьянско-казачий съезд, куды Халина посылали, слышь, казачьим правительством себя объявил, а главой его — осетинец Бичерахов… меньшевик, слышь, инженер какой-то… Наши-то радуются: ну, шабаш теперича анчихристам-большевикам. Макушов, девоньки, сам не свой сделался: до Моздока, кричит, немедленно выступать нам треба, подсоблять Бичерахову… Там на Прохладную походом пошли…
— А не брешешь? — заикнулась было Гаша.
Анютка обиженно дернула розовым облупленным носиком, огрызнулась:
— Почем купила, потом и продаю… Слова не прибавила, истинный крест… Халиха подле коридора на таганце початку варит. Погоди, гуторит, молодайка, разговеться кочанчик дам, своя небось не поспела, а у нас ранняя… Ну, початка варится, окошко на коридор открытое, а мне и любопытно, я глаз в чугунок, а ухо в окошко…
Анютка куснула от душистого початка мелкими крысиными зубками, роняя белые крупки зерна, аппетитно зачмокала:
— Ну и, слухай, девоньки, Макушов, значит: немедленно на подмогу. А Халин ему: со своими треба кончать, там и без нас посправятся. От самого Бичерахова указание имею, чтоб, значит, "а месте дожидаться, в городе свои события будут. А к нашим станицам его полковник Кибиров прибыть должен…
— Ах, милок Халин! Красавчик, образованный, — со вздохом сказала вдруг Проська. — Да и чин не маленький… Была бы я, девки, чуть с лица лепее, ой бы закрутила!..
— А что, девки, правда аль нет, он у Пидины Липку стал отбивать? — вступила в разговор младшая Анисьина, Веруха.
— Марья Макушова хочет Липку за брата пристроить… Да он не глядит на нее! У него в городе раскрасавица, — авторитетно заявила Анютка.
— А я бы все одно закрутила! — упрямо повторила Проська. Вон Гашка, дура… С ее красотой Я бы такого молодца подцепила! А она все меж женатиков виляет…
— Ой, довиляешься, девка! — назидательно сказала Антюка.
— Ты, бабонька, свое простерегла, за чужое не журись! Мне, может, так-то для своего суженого легче сохраниться! — со смехом крикнула Гаша и запела на всю улицу:
Об, вы, дружки, вы подружки…
Ее злило, что девки за пустыми разговорами не дали дослушать важные новости, так заинтересовавшие ее, а расспрашивать лукавую Анютку не решилась…
Так и пришлось в эту ночь нести к Легейдо недосказанную новость. Мефодий, выслушав Гашу, заволновался, начал собираться к Савицкому на пасеку.
— Ух ты, золотопогонники проклятые, что сотворили, — ругался он вполголоса, натягивая сапоги. — И как раз же под четвертый съезд подвалили!.. Знаешь, девка, что во Владикавказе съезд открывается? Чрезвычайный комиссар Орджоникидзе, что надысь до нас приехал, примет участие… Вот же как они нас упредили!.. Нонче до свету надо все порешить, бо завтра нас могут поодиночке перехватать…
Пришла из боковушки заспанная Марфа, начала ворчать: чего среди ночи взбулгачились… Мефод прикрикнул на нее:
— Не бурчи, баба. Привыкай! Война началась — не до сна казакам.
…В воскресенье светло и радостно звонил над станицей церковный колокол; в ограде, на паперти и в самой церкви стоял празднично приодетый народ. Белизной батистовых косынок, как гуси на кулиге, цвели бабы; голубым и синим ласкали глаз выходные бешметы казаков. И в каждой кучке строились различные предположения, ходили свои новости:
— Поехал, слышь, Петро до своего знакомца араки выменять. Не узнать, говорит, Христиановского… Церкву в сход превратили… Цельными днями только и слышно: "Айт мардза, Дигора!"[16].
— И сколько ж еще там палить будут?..
— Армию свою, слышь, кермены обучают, к войне с Бичераховым готовятся…
— Не навалились бы они на нас, братушки, как ингуши на Тарскую…
— Ну, не пужай, небось спокон веку не трогали они нас.
— Не трогали в те времена… А теперича там "товарищи"…
— Небось и "товарищи" не тронут… Кибиров, он под самой Змейской объявился, не нынче-завтра до нас наведается…
— Архип Кочерга, слышь, из города новость привез: нашего войска казачьего полк под командой брата того Бичерахова из Персии возвращается, до Баку дошел нонче…
— Опять, стало быть, казак воюй!..
— А как же, атаман нонче после службы мобилизацию объявлять будет… Учитель Козлов намедни подговаривал поддержать Макушова… Бичерахов, гуторил, за Учредительное собрание, треба ему, значит, подсобить…
— Верь ему! Он и сбрешет — недорого возьмет… Одно слово — серый!
— Знать бы, что оно тем и кончится, можно бы и подсобить. А то ж война без краю…
— Слышь, дядька Данила, мобилизацию нонче объявлять станут…
— Ну? Кибирову на подмогу или самому Бичерахову?
— Да все одно — воевать треба.
— Воевать, оно, братушка, ежли не захочешь, то и не заставят. Я вон ни за красных, ни за серых, а воевать не хочу — и весь сказ!
— Научи, дядька Данила…
— А вон, видишь, Халин со своими анчихристами подле ограды поезживает… Быть нонче потехе…
В церкви в сумеречной прохладе жарким отсветом свечей сиял иконостас. С амвона вместе с густым душком ладана текла на молящихся неторопливая проповедь долгогривого отца Павла. Он говорил о супостатах-большевиках, об антихристе, "имя которому шестьсот шестьдесят шесть"; во имя Христа и православной церкви звал сражаться, "наточив шашку востро, взденув ногу в стремя…"
Перекрестившись, Гаша остановилась у двери. Когда глаза привыкли к сумраку, стала пробираться поближе к алтарю: там с обнаженными головами стояли на коленях атаман, учитель, офицеры — вся станичная знать. На девку ворчали; какая-то баба, больно ущипнув ее за икру, злобно шепнула:
— Ишь, до Макушова тулится… Лика божьего побоялась бы, срамница…
Гаша, закусив губу, проглотила обиду, еще и порадовалась: "Нехай хочь так думают!.."
Мелко крестясь правой рукой, левой она вытаскивала из-за пазухи небольшие листочки бумаги, незаметно рассовывала их — кому под мышку, кому под полу бешмета. И чуяла, как позади, где она прошла, возникал какой-то шорох и шепот.
Дойдя до первого ряда молящихся, она опустилась на колени, украдкой оглянулась. В светлой раме двери на миг увидела прислонившегося спиной к косяку благообразного и чинного Ивана Жайло. Спокойная поза его отчетливо говорила ей: все в порядке!
Закатив к потолку глаза, Гаша принялась за молитву. "Спаси, господи, рабу твою Агафью. Видишь, господи, какую муку приняла, перетряслась вся, сюда идучи, — лукавила она самому господу богу. — Да уж дюже они люди редкостные, симпатичные, — Легейда да дядька Василь. А он меня от беды спас, сам видел, господи! Чего ж мне неблагодарной им быть? Попросили — ну, и взялась я. Да оно и самой, конечно, интерес есть поозоровать, поглядеть, как люди сбесятся со страху… Ты уж прости мя, господи, такая я есть безнравная"…
