Одно из самых главных достоинств настоящего путешественника, и даже, пожалуй, самое главное, — это, несомненно, наблюдательность. В самом деле: к чему претерпевать жару и холод, ядовитые миазмы, встречи с дикими животными, вредными насекомыми и свирепыми людьми, если не обладаешь способностью, без которой самое суровое и опасное путешествие будет бесплодно?

Действительно, бывают такие путешественники, которые, почувствовав призвание, пускаются в путь по горам, долам, лесам, пустыням и рекам, наносят на маршрутные схемы широты, долготы и высоты, записывают названия и составляют прекрасные карты, но не умеют видеть вокруг себя множество вещей, которые могли дополнить и освежить их сухие реляции, варварски пересыпанные странными именами и бессвязными звуками.

Дело в том, что они лишены дара наблюдения! Дар этот более редок, чем обыкновенно думают. Он сразу посвящает чужеземца в тайны нравов, обычаев и языков незнакомых племен; благодаря ему путешественник с первого взгляда оценивает облик, продукцию и ресурсы страны. Одним словом, одним мазком, одной чертой он может передать всю жизнь таинственных народов.

Вот почему так часто бывают различны записки двух людей, побывавших в одной и той же стране. Кажется, будто один из них по дороге мучился и добровольно закрывал глаза, в то время как другой жадно впитывал в себя как губка подробности жизни новых земель и воссоздавал их в насыщенном фактами повествовании…

Без сомнения, среди путешественников, одаренных подобным даром, к числу способнейших принадлежит Поль дю Шайю. Тридцать пять лет назад его имя ненадолго прославилось, но, к сожалению, сейчас оно погружается в пучину забвения.

Дю Шайю опередил свое время — тогда еще не было моды на путешествия. Он же был путешественником прирожденным — не терявшим присутствия духа, безупречно отважным, поразительно находчивым. Он умел наблюдать — хорошо наблюдать, как показывает его интереснейшая книга, из которой мы много позаимствуем.

Француз по происхождению и исследователь совершенно неизвестной тогда земли, интересный и, главное, правдивый рассказчик (как ни пытались бы опорочить путешественника), упорный и проницательный наблюдатель диковин неизведанной страны — со всех точек зрения он достоин занять в нашем сборнике важное место.

Отец его некогда владел факторией в эстуарии[442] Габона. Первые годы жизни дю Шайю провел с ним в почти неизвестных местах — правда, незадолго перед тем Франция завела там торговую контору и воздвигла форт. Он изучил язык, нравы и обычаи туземцев, привык к палящему африканскому солнцу и, насколько по силам белому человеку, к тлетворным болотам, непрерывно навевающим страшную лихорадку. Могучий, непьющий, заядлый охотник, он был рожден, чтобы стать исследователем, и стал им.

В октябре 1855 года дю Шайю отплыл из Соединенных Штатов и месяц спустя высадился в эстуарии Габона, недалеко от места, где стояла фактория отца. Прибрежные негры встретили Поля с буйной радостью: они думали, что он вновь приехал торговать. Каково же было их разочарование, когда дю Шайю объявил, что приехал не с безделушками, а с непреклонным желанием путешествовать по стране, о которой они сами рассказывали ему столько чудесных историй, и охотиться по пути на птиц и диких зверей.

Сначала добрые негры подумали, что дю Шайю смеется над ними, но когда с корабля стали сгружать не товары, а снаряжение, необходимое для жизни охотника в пустынных местах, им пришлось поверить. Удивление и беспокойство туземцев не знали границ. Одни из них решили, что дю Шайю лишился рассудка, другие встревожились, как бы он не перебил у них торговлю с внутренними районами. Обступив француза, они наперебой принялись рассказывать всякие ужасы о верховых землях: он-де погибнет в водоворотах, слопают людоеды, леопарды, крокодилы, растопчут слоны, утопят гиппопотамы, заманят в ловушку и разорвут на части гориллы… Но когда дю Шайю убедил туземцев, что не собирается вредить их торговле, что ничьи интересы никак не пострадают от подобного путешествия, — все, кроме немногих преданных друзей, бросили Поля на произвол судьбы. Как шутит сам дю Шайю, вначале он познал упоение славы: все пироги местных жителей словно почетным кортежем сопровождали корабль путешественника. Но вскоре у него осталось лишь две лодочки и восемь гребцов. С ними он добрался вверх по эстуарию Габона до американской миссии в Бараке.

Затем дю Шайю продлил маршруты странствий до верховьев реки Рембо, что течет с Хрустальных гор. Первым изученным им народом были мпонгве, которых мы здесь будем называть габонцами.

Габонские мужчины — среднего роста и с приятными, в общем-то, чертами лица. Они носят каликотовые[443] рубашки английского, американского или французского производства, поверх них — полотняную накидку до самых пят, а на голове шляпу из толстой соломы. Лишь царь имеет право носить шелковый цилиндр — а ведь это верх элегантности не только для негров, но и для цивилизованных народов, включая монархов…

Женщины носят простую юбку до колен; обнаженные руки и ноги унизаны множеством медных колец: иногда на каждой ноге носится по двадцать пять — тридцать фунтов металла! Из-за такого глупого кокетства им становится трудно ходить и приходится ковылять.

И мужчины и женщины очень любят всяческую мишуру и парфюмерию; они выливают на себя изрядные порции всевозможных духов, заботясь лишь о количестве, а не о качестве.

Племя мпонгве, как и многие другие, постепенно уменьшается в числе. Больше, чем лихорадки и даже страшный алкоголизм, в этом виновны полигамия и непрестанные казни по обвинениям в колдовстве. Общество мпонгве подразделяется на многочисленные классы, границы между которыми поддерживаются прежде всего запретом на смешанные браки.

Кажется, мпонгве повинуются четырем главным царям, но когда между ними возникают споры (а это случается часто), необходимо собрать «говорильню», или ассамблею. Тогда все старейшины встречаются между собой и решают вопросы.

Когда дю Шайю был в Габоне, умер один из царей — Гласс. Тотчас раздались траурные крики и причитания; рыдала вся деревня. Любопытно наблюдать, замечает путешественник, как по малейшему поводу, а то и вовсе без повода — не испытывая ни скорби, ни боли — африканские женщины начинают плакать. Бывает, что они проливают потоки слез и в то же время хохочут.

Траур и плач продолжались шесть дней. На второй день усопшего тайно похоронили. Этот обычай происходит от одного горделивого поверья мпонгве: воображая себя самым умным народом в Африке, они считают, будто соседние народы хотят завладеть головой какого-нибудь из их повелителей и сделать себе из монаршьего мозга фетиш, обладающий особенно сильным действием.

В траурные дни деревенские старики приступили к выборам нового государя. Это также тайная церемония. Выборы происходят в особом совещании — настоящем конклаве[444], где есть все — просьбы, посулы, угрозы… Лишь на седьмой день некий счастливец избранник узнает, что повелителем избрали его. В тот раз избрали Н’Жогони, друга дю Шайю. Он был обязан этой честью отчасти высокому происхождению, но более всего — народной любви. Утром седьмого дня Н’Жогони гулял по берегу. Вдруг толпа окружила его и тут же приступила к церемонии, предшествующей коронации.

Церемония способна у кого угодно, за исключением самых отчаянных честолюбцев, отбить вкус к власти. Ревущая, совершенно упившаяся толпа набросилась на избранника с самыми низкопробными площадными ругательствами. Кто плевал ему в лицо, кто изо всех сил колотил кулаками, кто ногами, кто швырялся всевозможными нечистотами. Неудачники, не попавшие в первые ряды, непрестанно проклинали его самого, отца, мать, братьев, сестер, дедушек, бабушек — и так вплоть до самых отдаленных предков. Непривычный наблюдатель гроша ломаного не дал бы за человека, которого так венчают на царство…