ученикам знак расходиться, как вдруг среди тишины

раздался голос Васли Мосолова:

—Я хочу спросить.

Садовень нахмурился:

—Ну, что там еще?

—По школе ходят слухи, что Гавриил Васильевич

Малыгин больше не будет нас учить. Это

правда?

Садовень смешался. Ему было известно, что

Малыгина из Уржумской тюрьмы перевели в Вятку,

но, стоя перед строем парней, впившихся в него

глазами, он счел за благо ответить уклончиво.

—Правда, его перевели в другое место.

—Когда выпустят из тюрьмы мельника Матвея

Трофимыча Рубакина? —спросил Васли.

—И нашего товарища Ваню Ислентьева! — подхватило сразу несколько голосов.

Садовень растерянно обернулся к Прокудину,

сказал сквозь зубы:

—Николай Семенович, да уймите же вы их!

Прокудин выступил вперед.

—Господин председатель земской управы ниче-

го об этом не знает,—сказал он. —Это дело полицейского

управления.

Поднялся шум. Глаза председателя трусливо

забегали, он поднял руку и, когда шум немного

утих, сказал с заискивающей улыбкой:

—Весьма похвально, что вас заботит судьба

не только вашего товарища, но и какого-то мельника.

Но я в самом деле ничего о них не знаю. Однако

обещаю по возвращении в Уржум навести справки

и, по возможности, похлопотать.

Потом, по дороге в Уржум, председатель корил

себя: ≪Старый болван! Признайся, что струсил!

Наобещал с три короба, теперь придется хлопотать

за этих висельников, иначе прослывешь лгуном≫.

Видимо, он действительно похлопотал. Во всяком

случае, прошло немного времени, и Матвей с Ис-

лентьевым вернулись в Нартас.

Г л а в а XIX

ОГОРОД ВАСЛИ МОСОЛОВА

Началась весенняя посевная. Ученики работают

кто в поле, кто в мастерских, кто пасет скот.

Наконец зачислили Васли на казенный кошт.

Теперь он живет в общежитии, в очередь дежурит

в столовой, в коровнике или на конюшне. На мельнице

бывает редко, забежит, чтобы поиграть с маленьким

Вачи, повидаться с Окси. Встречаться с

Матвеем ему стало тяжело: четыре с лишним месяца

тюрьмы сильно изменили его —Матвей стал неприветливым,

неразговорчивым.

Васли, облюбовав себе небольшой кусок земли

неподалеку от мельницк и испросив разрешения

у Матвея, вскопал две грядки. На первой посеял два

фунта семян гречихи, взятой из общей кучи без

выбора, на второй грядке тоже два фунта, но это

были отборные семена, крупные, проверенные на

всхожесть. Когда придет время собирать урожай, он

соберет его с каждой грядки отдельно. Результаты

опыта покажут, есть ли смысл в сортировке посевного

материала.

Васли не делал из своих опытов секрета, ребята

частенько наведывались на его опытный участок,

называя его ≪огородом Васли Мосолова≫. Все с

интересом и нетерпением ожидали результатов

опыта.

Между тем подошло время сенокоса. Все ученики

были разбиты на три группы, каждой из них отводился

для покоса участок, там ребята и станут жить

во все время сенокоса. Прокудин, который временно

был назначен директором школы вместо Баудера,

пребывал в большой тревоге: участки расположены

один от другого в пяти —семи верстах, как поспеть

всюду с доглядом? А не доглядишь, как бы опять

эти чертовы парни не затеяли какой-нибудь смуты,

ведь теперь за порядок в школе отвечает он. Особенно

беспокоил его авторитет, которым, как он

теперь точно знал, пользовался у ребят Иван Ислентьев.

Вот если бы привлечь его на свою сторону,

тогда можно было бы не опасаться каких-нибудь неожиданностей.

Прокудин вызвал Ислентьева к себе и, стараясь

казаться приветливым, сказал:

—Вот что, Ислентьев, я решил на время сенокоса

назначить тебя моим помощником.

Ваня усмехнулся:

—Это что же, вроде надзирателя?

Прокудин поморщился:

—Что уж тут вспоминать о надзирателе! Оказывается,

школа прекрасно может обходиться без

надзирателя. Ты будешь просто моим помощником.

—Почему именно я, а не кто-нибудь другой?.

—Потому что ты старший из ребят по возрасту,

пользуешься у них авторитетом.

—Что же я должен буду делать?

—Я дам тебе верховую лошадь, ты будешь

каждый день объезжать покосы, в конце дня сообщать

мне о том, как подвигается работа и не

случилось ли каких происшествий. Согласен?

—Согласен.

Какой крестьянин не любит веселую, радостную

пору сенокоса! У кого не встрепенется сердце при

виде цветущего луга, кто, взглянув на белые, синие,

желтые цветы, не почувствует, что за спиной у него

словно выросли крылья —так бы и полетел над

бескрайними зелеными лугами! В березовой рощице,

что островком стоит среди луга, поют-заливаются на

разные голоса птицы, все бы слушал и слушал!

Выйдешь на берег реки —не насмотришься, как

золотые лучи солнца играют на чистой воде. Какая

музыка сравнится с тонким свистом косы в умелых

руках косаря? Какой запах слаще того, что источает

скошенная трава? Что душистее и мягче копны

свежего сена? Как не любить сенокос!

Радуются сенокосу и ученики Нартасской школы.

Все три покоса расположены по берегу Нольи. Дни

стоят погожие, ребята знают, что в такое время

медлить —грех, поэтому их не нужно ни уговаривать,

ни подгонять, они встают в пять часов утра

и трудятся до вечерних сумерек.

Многим ребятам показалось странным, что Ваня

Ислентьев согласился стать подручным Прокудина.

—Кагой его в тюрьму засадил, а Иван теперь

к нему же и подлизывается! —осуждающе говорили

они.

—Вот уж не ждали, что Ислентьев может снюхаться

с Прокудиным,—поддакивали другие.

—Что ты об этом думаешь? —спросил Яша

Гужавин у Васли.

Васли ответил решительно:

—Глупости ребята болтают. Не подлизывается

Ваня и ни с кем он не снюхался. Видно, был

у него свой расчет, когда он соглашался на предложение

Прокудина. Чем шептаться у него за спиной,

давай прямо спросим, в чем тут дело.

Спросили. Иван ответил:

—Дело ясное: если бы я отказался, Кагой

назначил бы кого-нибудь другого. Ну как попался

бы фискал, вроде Поперечного Иывана! Со мной-

то вам нечего опасаться: кто бы что бы ни сказал,

Прокудин о том и знать не будет. Я сам ненавижу

Прокудина и уже придумал, как отомстить ему

за то, что засадил меня в тюрьму. Я ведь не такая

овечка, как‘ наш мельник. Посидел немного за решеткой

и сразу скис, теперь собственной тени боится.

—Ты, Ваня, мизантроп,—сказал Васли.

—Кто-кто?!

—Мизантроп.

—Что это такое? Говоришь какие-то мудреные

слова, как только язык не сломаешь.

—Мизантроп —это человеконенавистник. Ну

что ты взъелся на дядю Матвея?

—А чего он в кусты прячется? Встретил как-то

его, поговорить с ним хотел, да не вышло у нас

разговора. Он начал социалистов ругать, говорит:

≪Мутят народ, а сила-то у них, оказывается только

на языке, знал бы —не связывался!≫ Каково?

—Да, дядя Матвей сильно после тюрьмы изменился.

Но его тоже можно понять: человек семейный,

ребенок маленький...

—При чем тут ребенок? Вон в Москве уличные

бои были, так что же, по-твоему, там у людей ни

жен, ни детей нет? Напрасно ты его защищаешь.

—Я жалею людей, если у них какое-нибудь горе.

—Жалеешь! Тебе бы сестрой милосердия быть.

Человека надо не жалеть, а уважать, понял? Матвея

я уважать не могу, потому что он мокрая курица.

Васли хотел возразить Ивану, но в это время

от костра их кликнули ужинать.

Смеркалось. Сгрудившись вокруг костра, уставшие

за день косари с аппетитом хлебали гороховый