Он взял меня, озлобленного на мир паренька и уже почти убеждённого лиса, с собой на аэросалон в Холодных Танцах, где собирался приобрести подержанный дирижабль. В целях экономии на железнодорожных билетах я всю дорогу сидел в багажной сумке. Потом я выбрался и увидел приготовленные к продаже воздушные суда.

Аэросалон в Холодных Танцах – это такая захудалая провинциальная ярмарка, где за сдельную плату сбывают раз в несколько лет полуживые дирижабли и планеры, но мне было всё равно – я увидел свой заветный билетик в небо и схватился за него со всей силы, что у меня была, а парень я крепкий. Именно тогда с моей преимущественной ипостасью всё стало решено.

Продавец, с которым Койвин заключил сделку, был раньше лётчиком, весьма охотливым на советы. Он рассказал мне самые основные правила управления и один раз даже показал на примере. У меня тогда страха не было, Койвин действительно думал, что управлять дирижаблем – просто. В общем, назад мы приплыли по воздуху – я правил сам, при этом буквально раздуваясь от чувства собственной важности и восторга.

По воле Сотворителя, тогда мы не разбились, хотя, оглядываясь назад сегодня, я искренне не понимаю, почему. Потом у меня было много тренировок, много ремонтов. Я так боялся упустить свой шанс, что дешевый (как и всё, приобретаемое «Северным сиянием») плавучий эллинг стал моим вторым, после дирижабля, домом. Другого жилья на земле я не снял до сих пор.

Первый заказ поступил через два месяца из Изразцов. Я справился, и понеслось: заказы, профилактика, тренировки, ремонты, заказы, тренировки, заказы, заказы…

Когда я свалился с температурой, то даже не понял сперва, что это перестройка по преимущественной ипостаси – настолько давно я не оборачивался лисом. И вот по прошествии лет я остался в основном парнем с двумя руками, двумя ногами и головой – ни единого хвоста в комплекте, как правило, не имеется. Хотя нужно признать, что свою Луну я до сих пор использую как надо – небо кажется мне совсем иным, когда я лис. Оно одновременно и дальше, и ближе.

К сожалению, тот, мой самый первый дирижабль, которого звали Бросок, умер через четыре года службы. Койвин, конечно, бранил меня за это, хотя даже он понимал, что четыре года работы для этого дремучего старика – был чрезвычайно долгий срок.

Потом я купил Лёгкую. Итак, она была со мной последние десять лет.

А Река мы приобрели всего три года назад. Парень был ещё дешевле, чем я. По непроверенным данным, Койвину за то, что он согласился трудоустроить это ходячее недоразумение, лично доплатил мастер работного дома. Хоть Рек и не тянул на учёного мужа, умственные способности и прилежность паренька не позволяли его выгнать ниже седьмой ступени и вовсе пустить на мор в угольных разработках. Но все считали, что для реального дела он не пригоден: Рек, по мнению наставников, был очень невнимательным и невезучим.

Слава у него была до того дурной, что Койвин сомневался перед покупкой, но я побеседовал с парнем и велел его брать: у него в душе было небо. Для меня Рек – совершенно нормальный смуглый пятнадцатилетний высокий и тощий подросток, с механическим плечевым поясом и большой тягой по женской части. Я позволяю ему править Лёгкой даже в сильный ветер, одним словом – вверяю свою жизнь и здоровье дирижабля. Так что я не в первый и не в последний раз доверял ему сейчас, позволяя себе валяться в полубессознательном состоянии.

Но это всё – в небе. К сожалению, земля – совсем другое дело.

Впрочем, сейчас мы находились именно в небе. Ветер для нас был, на счастье, попутным. Тут нужно сказать, что Лёгкая, кем бы она ни работала до меня, скорее всего, была наблюдательным дирижаблем, задача которого была – зависнуть где-нибудь в безветренном месте и ждать, ждать, ждать… Она была тихоходом, и оттого «Северное сияние» сильно зависело от погоды.

Но с опытом я всё больше учился общаться с воздушными течениями родного края – это была моя главная ценность для ПОРЗа, и тому же я учил Река. Итак, в зоне нашей ответственности мы вели себя свободно – ветра я чувствовал собственной шкурой и знал, когда, куда они подуют и как (на точные приборы у нас всё равно не было денег).

Словом, теперь я видел, что Рек многое усвоил. В общем, Лёгкая оказалась скорее довольна, чем нет, Реком и была очень недовольна мной.

– Такие, как ты, только засоряют небо воздухом, который выдыхают! – выговаривала она мне всякий раз, как я подключался к её ликровой системе.

В ликровую заводь лучше было вообще не соваться – вечный её бубнёж на больную голову становился и вовсе непереносим: и то ей не так, и это не эдак. Дивена она, к слову, не переносила на дух. На мою беду, ликру мне нужно было теперь чистить часто – каждые три часа по пятнадцать минут. Ночью я просто клал лапу в ликровую заводь, и Лёгкая сама подключалась к клапану.

Тут мне повезло: обычно говорят, когда нужно часто чистить ликру – оставайтесь дома, а мой дом – это Лёгкая и была. У нас с ней идеальная совместимость по ликровым признакам, – если я, допустим, был бы ранен и потерял бы много ликры, меня просто можно было бы подцепить к ней в ликровый круг – и вот я был бы спасён. Жаль, что у дирижаблей не бывает крови – я думаю, что кровная совместимость у нас тоже была бы как надо. Но её тяга к высказыванию своего мнения… о, Сотворитель… она одна не щадила меня.

А хотя… ну за что меня было щадить? Сайрика права, я просто не собирался быть с ней как надо, а жениться мне не мешало ничего – церемония занимала три минуты и самая дешевая стоила, как два средних обеда: мы могли обойтись без колец, нарядов и обещаний. Вполне возможно, Сайрике даже дали бы отдельную комнату в общежитии, где я смог бы раз от раза ночевать за счёт ПОРЗа.

Но мне было приятно болтаться между небом и землёй во всех отношениях – я и болтался. Я и сейчас понимал, что она имела право сделать то, что сделала, и где-то даже готов был понять, что произошедшее – это хорошо, но… но я всё равно упивался своими страданиями на моральном и физическом уровне и ничего толкового с этим поделать не мог.

Ну а когда мне полегчало, я уже, вроде как, и успокоился. Но это я здесь успокоился, в небе. Я начал несколько переживать за то, что будет, когда мне придётся опять спускаться вниз, тем более возвращаться в Изразцы, и оттого, остро нуждаясь в кампании, приплёлся с виноватым видом с Дивену.

Устроился в кресле напротив, свернувшись и сделав вид, что почти сразу же задремал.

Сам же я наблюдал, как Дивен корпит над своими маленькими часовыми механизмами (он взял работу с собой), и я был рад, что он тут, рядом. Казалось, что мой мир, в котором и Дивен, и Лёгкая с командой, и небо, покрыт какой-то очень тонкой оболочкой наподобие мыльного пузыря, а за ней – тёмная и страшная пустота. Но что было грустить? Мы выкрутились с заказом на этот раз, но… нет. Так думать не пойдёт – выкрутились и ладно. Это сейчас было главное. И я надеялся, что Сайрика будет счастлива. Счастлива, а значит, что-то у меня в жизни уже и получилось. Ох, запутался в мыслях… я спрятал морду под рыжий мех хвоста.

– Тебе уже можно оборачиваться, – промямлил Дивен, я поднял голову и навострил уши, – тебе уже можно оборачиваться, – повторил он, чуть отодвинувшись от часового механизма и начав его разглядывать от угла, – доктор сказал, что когда ты начнёшь маяться бездельем, то можно оборачиваться и возвращаться к обычной работе.

– Вот как, – хищно произнёс я, перекинулся, огляделся и, выйдя из кают-компании, рявкнул, – Рек! А ну сюда! Увижу ещё раз, что грязь такая – языком будешь вылизывать!

В действительности с санитарной обстановкой на судне у нас всё было в порядке. Я рисовался, чтобы всех (себя главным образом) подбодрить. На самом деле мне снова было страшно, и я опять не мог понять, почему.

Принцип работы ПОРЗа прост: в действительности небо вовсе не перекрашивается, то, что вы видите, – это оптическая иллюзия. Мы распыляем в атмосфере на определённой высоте сложные нетоксичные газы, при необходимости пропускаем через них магнитные линии. И в итоге кажется, что небо изменило цветовую гамму, светится, выписывая сполохами ваше имя, ну или как в нашем случае – стремительно темнеет. В действительности рабочие газы собираются у верхних границ межей, и город, таким образом, чем-то напоминает игрушечный шар со снегом, у которого вместо хрустальной оболочки межи, а вместо стеклянной крошки, имитирующей снежинки, – красящие газы.