семьи уходящих. Потом — опять с грузом.

И сзади, прикрывая колонну, опять с армей-

цами и пушками.

К пристани подходили последние силы.

С сердитым гулким ревом носились по опу-

стевшим улицам ощетинившиеся по бортам

грузовики.

Твердой, четкой поступью тяжелых ног, с

ружьями на изготовку прошел отряд красно-

армейцев. Тесной кучкой, один к одному,

торопясь и не соблюдая ногу, проспешили к

пристани железнодорожники.

За крепко запертыми воротами притаился

обыватель.

В заборные щелочки злобными глазами

сверлил уходящих. Райской музыкой казался

ему тяжелый шаг красноармейцев. И, как

голодный зверь перед последним прыжком к

жертве, дрожал от нетерпения мелкой, зяб-

кой дрожью.

Андреич вышел из исполкома вместе с

Верой и Петрухиным.

Товарищ Вера, ведь не поможете

ничем. Спешите на пароход, пока не

поздно.

Вера покачала головой.

— Вы не поймете, Андреич. Я должна

попытаться узнать о Соломоне. Я успею

вернуться.

— Ну, хорошо. Алексей пойдет с вами.

Не лезьте только на рожон.

Крепко пожал руки Вере и Петрухину.

— Идите. Мне еще в горсовет заехать.

На улицу упал первый снаряд. Звонко

разорвал настороженную тишину.

Звякнули пули о каменные плиты тро-

туаров.

Быстро пробежали по направлению к

пристани два красноармейца.

Галопом, звонко куя мостовую, промчался

отряд казаков.

Где-то стукнула калитка. Зазвенело раз-

биваемое стекло.

Всклокоченный рыжий человек, в вале-

ных туфлях на босую ногу, выскочил из во-

рот. И по безлюдной улице диким визгом

понеслось:

— Братцы, казаки пришли!

Застучали ворота. Захлопали калитки.

Загремели болты открываемых ставень. Ты-

сячью голосов заговорили улицы. Запестрели

бегущими людьми.

— Держи, братцы, держи! Армеец во

двор забежал!

Бросились во двор. Сгрудились в тесном

проходе, давят друг друга. Черным вороньем

облепили забор.

А-а-а!

Высокой, тоскующей нотой взметнулся

предсмертный вопль и затерялся в зверином

реве оскалившей зубы толпы.

Озверевшие, хлебнувшие крови, с хри-

плыми криками носились по улицам.

— Лови! Держи! Бей!

— Братцы, тут комиссар жил!

Останавливались. Громили квартиры. Ло-

мали мебель. Били посуду, зеркала, стекла.

Дрались из-за дележа. Бежали дальше...

На углу сгрудились возле рабочего без

фуражки.

— Большевик, бей его!

— Что вы, братцы, я посмотреть!

— Заговаривай зубы, посмотреть!

В тесном кольце сомкнулись. Жарко ды-

шат груди... Волчьим оскалом зубы.

—- Братцы, я же вот тут живу... за

углом...

Ближе всех толстый, стриженный в скобку,

в теплом стеганом жилете поверх выпущен-

ной рубахи, серебряная цепочка через весь

живот.

Левой рукой, молча, с размаху по скуле.

— И-эх!

Ляскнули зубы. Тоненькой струйкой кровь

по подбородку.

— Бей!

Бросились, сшибли.

Сплелись в одном комке жарко с хри-

пом дышащих тел. Закружились в диком

танце.

-

У запертой двери магазина, спиной к

двери, штыком вперед — красноармеец. С ко-

лена по толпе — на выбор. Опустел под-

сумок. Влип в стену спиной. Хрипло, будто

в гору с ношей тяжелой взобрался:

— Не подходи, убью!

Мимо два солдата с бело-зелеными по-

вязками.

— Кормилец, родненький, пристрели

армейца!

Простоволосая женщина ухватила за рукав.

Жарко дышит в лицо.

— Родненький мой, миленький, при-

стрели армейца!

На ходу вскинул ружье, прицелился, вы-

стрелил.

Не глядя, побежал дальше...

Потом поодиночке и группами сводили к

реке. Снимали одежду. Чисто делали свое дело.

Обходились без пуль. Пули жалели. Шашкой,

по всем правилам военного искусства, ударить

наотмашь, потянуть к себе. Как наученьи, где

глиняная фигура заменяет человека.

Суровые и молчаливые падали в реку.

Окрашивали воду в красный цвет. Будто полот-

нища красных знамен плескались у берега.

И было так день, и два, и три.

ГЛАВА II.

В ТЮРЬМЕ.

В тюрьму из комендантского дома их ве-

ли вечером. Как колючей проволокой,

обхватило двойное кольцо. Внутри — чехи,

снаружи — казаки.

Напирала несытая толпа. Протискивалась

между лошадиными мордами, совала палками.

Бросала каменьями, плевалась.

Старуха с треплющимися по ветру седыми

космами, с тонким железным прутом в руке,

вцепилась в казака.

— Сыночек, допусти. Допусти, сыночек.

Разок ткнуть!

Казак лениво замахивается нагайкой.

— Уйди, бабка, зашибу!

в ширину, —их сорок...

Андреич, Петрухин, Соломон, Вера.

Захаров Алексей, Морозов Павел, — члены

горсовета.

Рабочие железнодорожники, взятые при

попытке взорвать бронепоезд.

Профсоюзные работники.

Молодой парень Сергей, только что при-

шедший из деревни и приставший к боль-

шевикам.

Красноармейцы.

В углу, на нарах, с завязанной головой

. - Соломон. Лицо как стена, известкой краше-

-. ная. Возле Вера. Держит руку Соломона

в своих, любовно гладит. Тихо, вполголоса,

будто дитя укачивает:

"*" Спи, мои маленький, усни.

Сладкий сон к себе мани.

Рядом Петрухин. Упорной думой сдви-

нуты брови. Временами в гневной вспышке

сжимаются кулаки. Андреич качает черной

с проседью головой. Мысли Петрухина для

него как на ладони.

— Нет. Алексей, не вырваться...

Молодой парень Сергей затосковал.

— Расстреляют, должно быть.

Андреич утешает:

— Ну, тебя за что. Тебя выпустят. По-

держат и выпустят... За что тебя, птенца

такого.

Любовно смотрит в лицо парня. Лицо у

Сергея бледное, с мягким ов?лом. Длинные,

как у монашка, волосы. Маленькая русая

бородка. Большие темно-серые лучистые

глаза.

— Как за что? Ведь и меня с ружьем

в руках взяли. Боязно мне, дяденька.

По деревенской привычке всех старше

себя зовет дяденькой.

— Дяденька, ты самый старший здесь,

покаяться хочу. Там — есть бог, нет бога, я

еше не знаю и боюсь. С вами пошел по-

тому, что со злом боролись. Было зло на

земле, я пошел против него, добра хотел

для всех. Теперь за добро умирать буду. А

про бога не знаю.

Серьезно, без усмешки, отнесся к просьбе

молодого монашка Сергея.

— Что ж, милый, если думаешь легче

будет, кайся.

Сидят на нарах, топотом неслышным

шепчутся.

Вера подозвала Петрухина . Что-то шепнула.

Петрухин подошел к двери. Позвал

в глазок

— Надзиратель!

Прилип к глазку судачий мутный глаз.

— Ну, что еще?

— Здесь женщина, дайте выйти женщине.

Парашка есть.

— Послушайте, ведь женщина!

— Жен-щи-на! Не все равно? У вас равно-

правие!

Нащупал в глазок Веру.

— Не стесняйся, касатка, вон в углу

парашка!

Ночью, когда в камере спали тревожным

кошмарным сном, по тюремному коридору

гулко затопали тяжелые шаги. Застучали при-

клады по каменному полу. Загремел засов

открываемой двери.

Всех словно пружиной подбросило.

Сергей вцепился в Андреича задрожав-

шими пальцами.

— Дяденька, боязно мне!

Вошел начальник со списком в руках.

Увели пятерых красноармейцев.

В камере осталось тридцать пять...

—

Глубокая скорбь в голосе Соломона:

— Не за себя, за тебя. Вера. Безумно жаль

твою жизнь. Она могла бы быть такой пре-

красной!

— Милый, она и сейчас прекрасна. И

было счастье. Счастье в борьбе, счастье в на-