© Полуйко В. В., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015

Сайт издательства www.veche.ru

Валерий Васильевич Полуйко – русский исторический писатель, долгое время живущий в Донбассе. Родился он в 1938 году, в Курске. Еще в юности Валерий Полуйко переехал в Ворошиловград (современный Луганск), где после окончания школы начал работать на заводе. В то же время у него возникает интерес к главной теме последующего творчества: к всестороннему изучению эпохи Ивана Грозного. Постепенно у юноши открылся литературный талант; он едет в Москву, поступает в Литературный институт. В столице Валерий восполняет свой интерес к бурной эпохе российского прошлого посещением Библиотеки им. Ленина, Исторического музея, кремлевских музеев, других мест Москвы и Подмосковья, связанных с жизнью первого русского царя. В дальнейшем, уже во взрослой самостоятельной жизни, став писателем, Валерий Полуйко объехал множество древнерусских городов, где побывал главный герой его произведений: Новгород, Псков, Полоцк, Великие Луки, Ярославль, Углич, Вологда и пр. Еще в институте он принялся составлять словарь языка Ивана Грозного. Дипломной работой молодого писателя стала драма «Опричники», но еще раньше, на последнем курсе института Валерий Полуйко принялся за исторический роман о событиях времен Ливонской войны. Роман был издан в 1979 г. под названием «Лета 7071». Он имел большой успех и не раз переиздавался. Впоследствии были написаны еще три романа о Грозном.

Как известно, личность Ивана IV неоднозначно оценивается как историками, так и общественным мнением, которое создается в том числе и под влиянием литературных произведений. Современный читатель, безусловно, встречал самые противоположные оценки государственной деятельности и частной жизни первого русского царя. Валерий Полуйко находится на стороне тех, кто в целом положительно оценивает личность Ивана Грозного, считает царя выдающимся строителем русского государства. Свои убеждения он подтверждает огромным объемом историко-архивных исследований, раздумьями над накопленным фактическим материалом.

В одном из поздних интервью писатель признавался: «Я преследовал главную цель: проследить в полной мере год за годом, месяц за месяцем, неделя за неделей, а иногда даже день за днем, от рождения до самой смерти Ивана, чем он занимался, что делал и как делал…» Писатель тщательно сопоставлял события царской жизни, «так как разные источники сообщали эти факты по-разному, с вариантами, а зачастую были неполны и противоречивы». Далее автор раскрывает тайны своей творческой мастерской: «В поисках истины, в поисках исторической достоверности… выбираешь долгие мучительные поиски, ибо истина никогда не лежит на виду». Бесконечная запутанность и противоречивость свидетельств, откровенные фальсификации, веками складывавшиеся исторические штампы приводят, как полагает писатель, всего лишь к версии, ибо «истиной в полном объеме не владеет никто: ни писатель, ни ученые-историки». Факты не полны и порой противоречивы, а поэтому «труды, выходящие из-под пера ученых-историков, – это тоже версии». Таким образом, если Валерий Полуйко убедит в большей вероятности именно своей версии событий того далекого времени, читатель станет его союзником в оценке жизни и деяний Грозного, если же нет, то пусть скептик отнесется к роману именно как к оценочной версии, не отбрасывая всего богатства фактов, приводимых автором. Ну, а художественные достоинства его романов подтверждены полученными писателем литературными премиями имени В. Даля, имени В. Пикуля, имени А. С. Грибоедова.

«Лета 7071» (1979)

«Государь всея Руси» (1996)

«Третий Рим»

«Лихолетье»

Стояла гиблая, бесснежная зима. Мрачно и тревожно было на Москве в эту зиму: от самого Воздвиженья ждала Москва набега крымцев. Лазутчики еще до первых распутиц доносили царю и боярам о суматохе и сборах в Крымской Орде…

Царь был сумрачен, но спокоен. Казалось, жила в нем какая-то тайная надежда, и он смиренно вверялся ей, а может, и вправду не страшился Девлет-Гирея с его дикой Ордой и ждал терпеливо исхода. Только все могло быть иначе, и мысли царя, и задумы могли быть смелей и дерзостней! Кто мог разгадать их – он и Богу не поверял своих дум и намерений.

По Москве ползли слухи, будто бояре в сговоре с крымцами и только ждут их прихода, чтоб отворить ворота города. Посадские кричали на площадях, что царя опоили колдовским зельем и спрятали в каком-то замосковном монастыре, чтобы он не смог помешать им.

Посадский народец буен и дерзок. Ежели посадские начинают роптать – жди бунта. В год государевой свадьбы, когда случился на Москве великий пожар, такой великий, что полгорода выгорело с посадами и слободами, это они, посадские, выволокли из Кремля родича царского князя Юрия Глинского и отсекли ему голову на торгу, где казнили в обычай разбойников, а после явились в село Воробьево, к самому царю, требовать, чтоб он выдал им бабку свою Анну Глинскую – за то, что будто она своим волховством Москву выпалила.

Посадские ропщут от страха за животы свои да за пожитки… Подступит крымец к Москве – бояре, да служилые, да купцы с добром своим да с семьишками в Кремле спрячутся, отсидятся, а им, злосчастным, Чертольским да Арбатским, Дмитровским да Покровским нет защиты от крымцев. Возьмут они город или не возьмут, а посад непременно разорят, пожгут…

На Арбате, возле церкви Воздвиженья, людно и гомонно. Плюгавый монах спихивает с паперти прямо в лужу, подернутую легким ледком и загаженную конским навозом, кудлатого, оборванного юродивого.

– Людя! Братя! – скулит юродивый, изнеможенно отбиваясь от монаха и схватывая по-рыбьи обезображенным ртом холодный, промозглый воздух.

Толпа гудит, набраживает злобой… Передние обступают паперть, насупленно и истомно, как заезженные лошади, дышат густыми клубами пара…

– Не трожь юродного!

– Побойся Бога!

– Людя! – Юродивый, подталкиваемый монахом, сползает с паперти в лужу, становится на колени. – Христиане! Расею казнят!

– Оставь юродного! – наступают на монаха самые решительные. – Добром тебя просим!

Монах стоит перед толпой, расставив широко ноги и скрестив на выпуклом животе желтые руки, – ни страха в его глазах, ни смятения: совесть его спокойна, он ничем не поступится в угоду этому подлому люду. За его спиной – твердыня – храм господень, а на груди – святой крест… Кто посмеет поднять на это руку?!

Рот монаха раззявился в приторной зевоте, он лениво, слабым бабьим голосом сказал:

– Он богохульник!

Юродивый дернулся, вскидывая свои лохмотья, что-то прокричал хрипло и невнятно и упал плашмя в лужу.

Монах поддернул рясу, сошел по ступеням вниз.

– Он царя хулил… А кто хулит царя, тот Бога хулит!

Толпа от неожиданности задохнулась.

Юродивый бездвижно лежал в луже.

– Бог ему простит! – выкрикнул кто-то из толпы. – Юродный он!

– Пущай в луже буйствует в своих хулах и не оскверняет храма господнего. – Монах осенил себя крестом и степенно удалился.

– Людя! Братя! – вновь возопил юродивый, тряся мокрыми лохмотьями. Борода его, руки и грудь были облеплены кусочками навоза. Он уже не закатывал глаз, не запрокидывал головы – взгляд его метался по лицам окруживших его людей, и было в нем что-то нечеловеческое, отчаянное и дикое.