— Ни пеший, ни конный не промчит через пронскую землю без моего ведома! — громко говорил Ярослав.
— Ой ли? — шутливо посомневался Юрко, но Ярослав глянул на него сердито.
— Ты все еще считаешь меня школяром? — спросил, играя плеткой.
— Не то, княжич, думаешь. Холопы бегут незамеченными. До самого Киева. В пути встречали их и провожали по-доброму: несчастному помоги! Они-то не от хорошей жизни тайно утекают!
— А где она, жизнь лучшая? — хмуро спросил Ярослав.— Со степи южной тоже бегут в наши леса, будто тут и сытней и спокойнее... И мы встречаем беглых, но — холоп не половец, он и ночи не боится, жизнь ему не дорога... У нас на Дону, в лесной стороне окраинной, волость есть большая, а малознаемая: говорят, что в ней люди — со всего света... Селение у них главное будто Сосновым прозывается. Земли не мерены, а похоже — Пронского княжества... Слух идет: лихой там воевода! Всех беглецов и холопов принимает на готовую землю: леса выжигают, пни корчуют. Рубят они свои сельца... У братьев-князей руки до них не доходят, а дело доброе: защитой на путях половецких стоят порубежники.
— Хотел бы и я поглядеть на те сельца холопьи, — откровенно признался Юрко. Песни бы о них сложил.
Ярослав метнул строгий взгляд на Юрко:
— Петь о холопах?
А епископ Порфирий закрестился и пробурчал:
— Свят! Свят! Ты опять буйную речь!.. Не песни надо петь о них, отроче, беглецов в железа ковать да разобрать по княжьим вотчинам. Там, гляди, и язычники есть. Языческая глухомань! Разогнать! .
— Не следует того делать, святой отче, Юрко прав, — задумчиво сказал Ярослав. — Волость Донская — добрый заслон от поганых. Дай срок: братья-князья Пронские приберут ее к рукам.
Ярослав распорядился отправить возы с охотничьей добычей в Пронск — к столу братьев-князей. Подводы в окружении, всадников потянулись на восход.
— Пусть всем по чарке поднесут! — крикнул княжич им. вдогонку. — Скажи: я приказал! — Глянул на Юрко, будто понял его мысли: — Не смотри строго. Я же не школяр. И не суди, не зная. А твои слова помню... Мне вот тут на свободе лучше: на просторе я сам себе хозяин. Как только начинается распря у братов, я бегу за город. На волю. А попробуй укажи им неправоту — они вместе встают против меня...
На пригорке меж берез воины княжеской свиты уже ставили шатер, чернецы готовили дрова для костра, а молодые воины отправились с луками вдоль реки настрелять дичины. То и дело из камышей взлетали утки и гуси.
Уселись в тени под березой, вели беседу.
— Приехал я сопутствовать тебе, княже, — говорил Юрко,— хочу поездить по твоей земле, лучше познать новую жизнь. Ведь здесь теперь строится земля Русская. Киев от княжеских смут скудеет.
— Кто строит? Братья-князья? Когда им! Только бы распри свои-разбирать! Я бы всех их отослал княжить в глушь, куда-нибудь за Резанъ. Хоть бы и в Москву. Недаром отец мой Глеб Резанский сжег ее дотла, и теперь там стоит тишь и благодать. А у нас никто меча не снимает. Оратаи и те ходят за сохой; оружейные... Эх-х, была бы моя воля! Да сила была бы!
— Горяч ты, княже! — с укором проговорил епископ. — Пора понять истину: бурливую кровь разум остужает. Горячее сердце князя в утехе нужно, а не в княжении. Тебя это касается: ты лезешь всюду сломя голову.
— Было, святой отче, каюсь, — строго сказал Ярослав, — но около братьев-князей поостыло. Великое терпение надобно слушать беспрестанные их распри и понять, кто прав, кто кривит душой.
— Разбирать сие полезно для будущего правителя. Мудрость жизни приходит в делах. Больше трудов счастливей будешь княжить.
— Где княжить? Где моя земля? — воскликнул Ярослав с горячностью, и его серые глаза сверкнули гневом. — Братья захватили все. Я — меньшой. А последышам княжить не достается. Я — изгой!.. Вот они и мечут меня — то стереги их земли, то езжай послом между Резанью и Пронском. Послом сделали! Всем, дырам заплата! Ты, говорят, ученый — помогай!.. Вот я и бегу от них в леса на охоту. А то заеду в лес — книгу читаю, раздумываю. Но ведь и я хочу иметь свой стол, достойный Рюриковича! Какой же я князь без княжества! — Распалившийся Ярослав даже ударил себя кулаком по груди. А Юрко все кивал головой и думал: «Ого! Проснулась жажда власти! Не первый ли это мощный росток нашей клятвы? Он помнит советы. Надо, чтобы он верил в себя. Потеряет веру — все пропало».
А епископ Порфирий ободрял княжича:
— Не скорби, Ярослав Глебович! Слушай и верь слову моему. Великое вырастает из малого. Как из единого городка вырастает княжество, так и жизнь твоя возрастет из единой заветной мысли. Из великой думы!
— Вот мои думы — руки мои, они требуют княжеского дела!.
—То голова требует! — перебил Порфирий. — А это и добре. Кто ищет достойных дел, тот их находит.
— Какие дела! Раздоры? Князь Роман покоя не дает. Прислал недавно своего верного пса — боярина Туряка в Пронск со смутной грамотой. Опять вызывал меньших братьев на съезд, новый передел волостей надумал. Грозится войной! Вот так и идет вся жизнь в тяжбах. А на устах у всех князей — Русская земля, Русская земля!.. Когда остаюсь один, на ум идут добрые монастырские наказы Киевской лавры, и так хочется скакать в Пронск на площадь, ударить в будило* (*било — чугунная доска) тревогу и крикнуть: «Ратуйте, люди добрые! Не покоряйтесь злу!»
— Может случиться — вместе поскачем! — вырвалось у Юрко.
— Только вместе! Один я — всегда в сомнениях. А нужна твердая рука... С тобой пойдем! Жизнь свела нас для борьбы.
— Да, да, княжич! Слово наше с тобой — нерушимо! Отче святой, благослови нас на будущее, на великие дела, на битвы.
— Ой, скор ты на решения, мой добрый дружинник, — покачав головой, со скорбью ответил Порфирий. — Но это не всегда плохо: молодость решает с налету, зато потом крепко стоит на своем. Благословляю вас, сыны мои, на правое дело, Идите вершить будущее Руси! Собирайте людей под эту великую клятву, под единым богом. И победа придет. Ее принесет народу русскому победотворный крест святой.
Старый епископ растроганно перекрестил в воздухе молодых витязей, дочитал молитву и стал собираться в путь, открывая- свою поспешность:
— Пора не ждет. Кони отдохнули, да и мы набеседовались. Поеду к князю Роману, пригрожу проклятием...
Порфирий не стал ждать трапезы. Вместе со свитой наскоро перекусил овечьим сыром с сухарями, размоченными в родниковой воде, и двинулся в путь на север.
Было грустно на душе его. Тяжело ехать к князю Роману Глебовичу: ему что ни скажи он по-своему повернет, настоит на своем, ненавидит советчиков и боится тех, кто умнее его. Потому и жесток. А силою страха народ не собрать, не удержать...
На закате всадники подъезжали к Пронску. Выбрались из леса и застыли на горе. Внизу, в тихой вечерней сини, открылась широченная долина Прони, вся в полях и перелесках. А далеко за ними, в золотом плывучем мареве, на выступе длинного узкого бугра, освещенного закатным солнцем, будто горели костром из белого пламени храмы города Пронска. Золоченые купола сияли бесцветно, как осколки солнца, и словно от них так накалялся воздух, что бежал блестящими волнами над полями и лесами. Ну как не петь о таком чудном граде! Стоять бы ему вечно, чтобы и люди далекого будущего видели эту дивную крепость — свидетеля грозных времен старины...
Впереди показалась речка Проня,.вся в зарослях тальника… А вода чистая и прозрачная, как воздух голубого неба. За речкой мыльня чернеет, вся прокопченная, будто в землю вросла. Напарился — и ныряй в холодную воду.
Переезжали речку по съемному мосту — каждую зиму разбирали его. За мостом торговые лодки стоят на привязи, люд» в холщовых портах хлеб грузят насыпью в торпища. Пойдет караван по реке Проне, по Оке в Резань на торг. Тут самая хлебная сторона. Но хлеб — невыгодный товар: в Резани есть свой. А к морю не довезешь: половцы переймут!..
И вот он, Пронск, на горе стоит, глянешь снизу — шапка валится! Там, на вершине, черные дубовые стены с башнями нависли над обрывами — крутые бока выступающего вперед узкого бугра нарочно обрыты полуотвесно. Попробуй-ка заберись!.. По пальцам рук можно просчитать годы жизни Пронского княжества, а как укрепился город! Постоянная опасность заставила людей сделать город крепостью, да и место удобное для обороны.
